Ева Фёллер - Золотой мост [litres]

– Э-э-э… добрый день, – наконец промямлила я.

После этого я так и продолжала безмолвно пялиться на моих новых работодателей, как овца, пока Сесиль улаживала с ними все остальные формальности. Вышло намного лучше, чем я ожидала. Я надеялась получить место камеристки, но выходило так, что мне не придется ни заправлять постели, ни скрести полы. С радостной решимостью Мэри провозгласила, что из меня выйдет идеальная компаньонка.

Дед поддержал ее идею.

– Лучшей ты не найдешь, – убежденно сказал мистер Коллистер. С некоторым трудом выбравшись из кресла, он обеими руками оперся на трость. На его морщинистом лице играла добродушная улыбка. – Не знаю почему, но эта юная девушка мгновенно пришлась мне по сердцу.

– Мне тоже, – сияя, подтвердила Мэри. – И правда удивительно, со мной еще такого не случалось. Такое чувство, будто я давно искала тебя и наконец-то нашла.

Они оба были явно преисполнены энтузиазма. Мэри даже настояла на том, чтобы я поселилась у них немедленно.

– За твоими вещами я пошлю слугу позже, – сказала она. – А сейчас пойдем со мной, я покажу, где ты будешь жить.

– Спа-пасибо, – заикаясь, пробормотала я. – Э-э-э… госпожа герцогиня.

– Зови меня Мари. В должности компаньонки ты мне не служанка, а подруга.

Сесиль смотрела на нее во все глаза. Казалось, она с удовольствием ущипнула бы себя, потому что не могла в это поверить.

– Уму непостижимо, – шепнула она мне на лестнице, когда мы обе вслед за Мари поднимались на четвертый этаж, где находилась моя комната. – Она же тебя буквально удочерила! Ее восторг – для меня загадка. Конечно, я расписала ей тебя во всех красках. Ты ведь и правда милое создание и действительно очень способна к языкам, – тут она покачала головой, – но, к сожалению, еще и неуклюжа и не особо остроумна. Другими словами, с тобой скорее скучно. И все же она, кажется, прямо-таки очарована тобой. Говорю же – загадка.

Почувствовав себя оскорбленной, я собиралась возразить, но все-таки сдержалась, потому что Сесиль была совершенно права. Мне тоже казалось ненормальным, что Мэри – а здесь Мари – пришла от меня в такой восторг.

Я могла бы объяснить Сесиль, что поведение Мари – как и ее деда – связано с их подсознанием, которое где-то очень глубоко еще работало, несмотря на полностью стертую и замененную память. Я была, так сказать, ископаемым фрагментом в первичных отложениях их воспоминаний. Чем-то, что они инстинктивно хотели сохранить и запомнить.

Этот феномен я уже однажды наблюдала у Маттиаса Тассельхоффа, немножко влюбившегося в меня полтора года назад в Венеции. Когда я опять встретила его в 1499 году, его звали Маттео Тассини и он ничего не помнил о своей прежней жизни в будущем. И все же ко мне его по-прежнему тянуло. Подсознание – мощная сила. Именно на него я очень рассчитывала, пытаясь вернуть Себастьяно.

Но, конечно же, ничего такого я никому рассказать не могла. Вообще-то сердечность Мари должна была бы вызвать у меня угрызения совести, но я испытывала слишком большое облегчение от того, что все так легко устроилось.

Моя комнатка располагалась под крышей и была обставлена солидной новой мебелью – здесь стояли кровать с настоящим матрасом и свежей белой простыней, комод, канделябр, скамеечка и – хм, ночной горшок с крышкой.

– Разумеется, это только временно, – извиняющимся тоном сказала Мари. – Я велю приготовить для тебя комнату получше, в том же коридоре, где и моя, чтобы ты всегда была рядом.

Сесиль приняла это сообщение с недоверием. Когда мы снова оказались внизу, она несколько раз порывалась что-то сказать, но потом только растерянно качала головой. Видимо, такой поворот событий совершенно ошарашил ее. У меня появилось подозрение, что Сесиль, возможно, завидовала Мари, ее беспечной жизни и расточительному богатству и что ей показалось забавным с моей помощью насолить герцогине. А теперь то, что ей поначалу представлялось классным планом, – ввести меня в дом Мари, чтобы я отбила у нее потенциального возлюбленного, – приняло оборот, на который она не рассчитывала.

На прощание Мари одарила ее солнечной улыбкой.

– Без вас я никогда бы не нашла такую милую компаньонку. Ваша рекомендация, моя дорогая, осчастливила меня сверх всякой меры. Я сумею оценить вашу дружескую услугу, и моя благодарность не заставит себя ждать. Не хотите ли сегодня прийти на мой званый вечер?

– К сожалению, я занята, у нас в театре репетиция, – сказала Сесиль несколько официальным тоном.

– Как жаль. Тогда в следующий раз.

– Конечно, ваше высочество. Я надеюсь, что вы очень скоро опять почтите своим присутствием какое-нибудь наше представление.

– О да, несомненно, – заверила Мари. – Вы же знаете, как я люблю театр.

Услышав это, я почувствовала себя омерзительно, ведь обе они понятия не имели, что общие воспоминания существуют только в их воображении. Мари только думала, что бывала в театре Сесиль, и память Сесиль тоже лишь неизбежно подстроилась, как и память всех остальных людей в Париже, убежденных, что знают Мари уже давно. Например, королевы, лучшей подруги Мари, по словам Сесиль. Или Ришелье, который ни на йоту не доверял Мари, бог знает почему.

Как и перед отправлением в 1625 год, я спросила себя, почему же Мари, прежде Мэри, перенесли сюда. Может быть, причина выяснится лишь через много лет. И, следовательно, я никогда этого не выясню. Но уже сейчас я с железной уверенностью знала одно: я помешаю Себастьяно закрутить с ней роман. Если понадобится, при помощи самых подлых уловок.

Обедая с Мари и ее дедом в большой столовой, я побольше узнала о Мари, по крайней мере о здешней версии ее жизни. Она сама совершенно чистосердечно поведала мне все, что стоило знать, за легким перекусом , как она это называла. На самом деле стол ломился от всевозможных блюд, подносимых многочисленными слугами. Мари лишь поклевывала то от одного, то от другого кушанья, да и мистер Коллистер накладывал себе маленькие порции, в то время как я до краев нагрузила свою тарелку всеми этими вкусностями.

Мари два года как овдовела. Своему усопшему супругу она была обязана не только титулом герцогини и гигантским состоянием, но и дворцом в городе, и соответствующим положению замком на природе. Генри, чье имя здесь удобно трансформировалось в Анри, был ее дедом по матери и единственным еще живым родственником. Родители ее умерли так давно, что она их даже не помнила. О ее муже я узнала немного, кроме того, что он был уже довольно немолод и большую часть времени находился в разъездах. На стене над буфетом висел его портрет в полный рост, изображавший седовласого, несколько угрюмого человека лет сорока пяти с накрахмаленным воротником.