Екатерина Коновалова - Сколько стоит корона

— Чего вам, Хэй? — просипел Дойл чужим голосом.

— Я пришел помочь вам одеться, милорд. Времени немного, а ваш слуга хоть и расторопный, но еще совсем дитя.

— Убирайтесь, мне сегодня не нужен ни лекарь, ни лакей.

— Вставайте, милорд, не заставляйте меня утомлять старые кости. Но если будет нужно, я, клянусь Великим, понесу вас в святейший дом на себе.

Дойла охватило глухое раздражение. Он поднялся и прошипел:

— Я сказал убираться вон!

Старик опустил голову, его глаза блеснули влагой.

— Леди Эльза не заслуживает такого позора, принц. Она будет ждать вас, и ради всего, что она для меня сделала, я скорее сам умру, чем дам ей пережить подобное горе.

Ярость утихла. Дойл наклонил голову и сказал:

— Вы полюбили леди Харроу отеческой любовью, как я вижу. Пожалейте ее. Она переживет несколько мгновений позора и горя, но обретет счастье. Без меня.

Лекарь не стал возражать, не стал спорить, он вытащил из-за пазухи небольшой серебряный медальон и протянул его Дойлу. Он открыл без любопытства. Все, что было внутри, это свитая кольцом прядь темных с заметной проседью волос.

— Что это?

— Медальон, который мне дала на хранение леди Эльза сегодня, перед тем, как начать облачаться в свадебный наряд.

Пальцы Дойла дрогнули, но он остался спокоен, словно ему не было никакого дела до медальона, пряди и леди Харроу.

— Не узнаете? — старик мотнул головой в своей обычной манере. — Это ваш. Когда вы заболели, леди Эльза не отходила от вашей постели, а на второй день увидела у вас эту вот прядь — с сединой. Разозлилась, велела подать кинжал и отрезала ее, и с тех пор носит с собой.

Дойл задумчиво коснулся рукой своих волос, как будто надеясь отыскать следы среза, но с тех пор мальчишка подстриг его, так что искать было бесполезно.

— Вы причините ей невыносимую боль, если не придете.

Дойл стиснул в руке медальон, а прядка упала — наклоняться за ней он не стал. Старик больше ничего не говорил, пошел к стоящему за кроватью сундуку, вытащил обычный серый колет и такие же штаны из мягкой кожи и начал одевать Дойла — с ловкостью, сделавшей бы честь многим слугам. Вместо золотого венца лекарь надел ему на голову обычный обруч, только цепь поднял и повесил на шею — она была нужна для церемонии.

— Взгляните, принц.

Дойл скосил глаза к зеркалу, но со своего места не увидел отражения и ответил:

— Не стоит. Времени мало.

Возле дверей в коридоре слонялся Джил, чем-то напуганный. Увидев Дойла, он побледнел, и сразу стало понятно, что паршивец по собственной воле нашел и привел Хэя. И одному всевышнему известно, почему именно его.

А на улице уже была толпа, в основном, у дверей теснились рыцари во главе с Кэнтом, желавшие поздравить милорда Дойла и проводить его до святейшего дома. Раздалось приветственное:

— Всевышний, храни принца Тордена! Всевышний, храни милорда Дойла!

Бежать уже было некуда, и лекарь за спиной исчез, а Дойл взобрался с помощью теней на коня и первым двинулся к месту проведения обряда.

Небо посветлело, ветер стих, и снег начал таять под робкими лучами солнца. Дойл не блистал, подобно Эйриху, но в тот момент, когда он, спешившись, увидел в глубине храма свою невесту, закутанную в золотое покрывало, его сомнения исчезли, а губы задрожали от сдерживаемой улыбки. Она будет его, она дала ему слово — и пусть летят в преисподнюю все тягостные раздумья, пусть развеются мрачные мысли.

Его путь к недремлющему оку был усеян шипами и иглами в знак того, что ради своей невесты он готов преодолеть любые невзгоды, на полпути перекинули веревку, но он переступил через нее, не запнувшись и не сбившись с шага — показывая, что готов пройти к ней через любые преграды.

Леди Харроу стояла под руку с Эйрихом, и король крепко сжимал ее пальцы в своей крупной ладони. Дойл остановился перед недремлющим оком, не глядя на святейшего отца и на брата (наверняка излучавшего недовольство его странным костюмом). Все, что он видел перед собой, была леди Харроу — сквозь покров лукаво сверкали ее зеленые глаза.

— Дети Всевышнего! — мягко заговорил святейший отец. — С радостью в сердце вижу вас сегодня в его славном доме. Мы собрались здесь, чтобы сочетать нерушимыми узами брака стоящих здесь мужчину и женщину, как Всевышний сочетал первых мужчину и женщину на земле. Создавая мужчину из огня, а женщину из воды, он примирил две враждующие стихии и благословил их своим дыханием. Так и мы сегодня провозглашаем вечное примирение этого мужчины, сиречь огня, и этой женщины, сиречь воды.

Святейший отец поставил перед недремлющим оком свечу и кубок, но Дойл почти не видел его действий — леди Харроу заменила ему в этот момент весь мир.

— Скажи мне, сын Всевышнего, что за женщина, которую ты ведешь сегодня?

Эйрих вскинул голову и гордо ответил:

— Я привел леди Эльзу Харроу, в девичестве Рейнс, и отдаю ее как ее король и законный опекун.

— Назови себя и ты, мужчина, стоящий перед недремлющим оком.

Как во сне Дойл назвал себя, и святейший отец заговорил о том, о чем должен был сказать, но что едва ли Дойл желал слышать — о сущности брака, о том, как огонь заставляет кипеть воду, и о том, как вода гасит разбушевавшийся огонь. Но единственный огонь, который он видел, был в глазах леди Харроу, которая в эту минуту переставала быть леди Харроу и становилась миледи Дойл, Эльзой, его женой.

Ее золотой покров упал с тихим шелестом, она осталась в белоснежном простом платье и с распущенными волосами, показавшимися Дойлу похожими на застывшие языки пламени.

— Перед оком Всевышнего ответь, Эльза, отдаешь ли ты свою жизнь этому мужчине, клянешься ли быть ему верной, направлять его помыслы и разделять их, быть с ним единой телом и душой?

— Да, — звонко, даже гулко произнесла она, и Дойл задохнулся от восторга, который не сумел бы выразить никакими словами. Эхом отозвался на последовавший и обращенный к нему вопрос:

— Да, — и в следующее мгновение леди Харроу, чуть склонившись, первой припала к его губам, обожгла, ошеломила. Он выдохнул — и ответил на поцелуй, о котором мечтал так много времени. Мечты были жалкими, бледными тенями — в мечтах не было этого живого огня под кожей, не было шума в ушах, не было ее широко распахнутых глаз, в которых он теперь мог рассмотреть каждую крапинку.

Слишком быстро ему пришлось разорвать поцелуй и, пожалуй, слишком крепко он сжал ее руку в своей.

Дальше будет праздник, будут глупые шутки и нелепые обряды, но все они не будут иметь никакого значения: здесь и сейчас леди Харроу — леди Эльза — стала его женой.

На свадьбе было все, что полагалось: в кубках у молодоженов вместо вина плескалась чистейшая родниковая вода, а шуты плясали с факелами. Гости складывали подарки на стол — в одну большую пирамиду, стремительно увеличивавшуюся и так и норовившую обрушиться. Мальчики-пажи осыпали новоиспеченных мужа и жену розовыми лепестками и овсом, отчего Дойл то и дело морщился, а музыканты дудели в рожки и били в литавры так громко, что болели уши — на месте предполагаемых злых сил Дойл сбежал бы со свадебного пира уже давно, но певчие все надрывались.