Александр Ледащёв - На единорогах не пашут [СИ]

Крики снизу все больше и больше перерастали из беспокойного гула в некое подобие скандала, пропитанного, как ты чуял, большой и скверной тревогой. Не желая увидеть в своем укрытии чью-нибудь морду, герцог Вейа снял, одну за другой, ноги с перил и встал, думая, не предпочтительнее ли увидеть сразу много морд, на фоне которых каждая отдельно взятая не будет слишком сильно резать раздраженный прорывом чужаков в его Закат, взгляд.

На стену, прямо перед государем, бесшумно опустилась огромная сова.

— Шингхо! — обрадовался Дорога.

— На твоем месте я бы спустился вниз. Время поджимает, а твои бараны будут еще часа два канителиться, пока решат, кто из них достоин того, чтобы переться на самый верх лестницы пешком (в этом слове ясно ощутилась неприязнь Шингхо к такому способу передвижения), дабы поведать тебе причины паники. — Не дожидаясь ответа, он легко взлетел и камнем упал вниз, во двор. Дорога спустился вниз по лестнице.

… Гонец не прискакал на умирающем, запаленном, как и водится, коне, он прибежал сам, бегом, где-то за час до закрытия ворот на ночь. Челядь не знала этого человека, и восторга его прибытие не вызвало, — чувствовалась какая-то неумолимая тяжесть, летящая за гонцом, — и казалось, что, если его не пускать как можно дольше, или не услышать его слов, можно будет или развеять ее, или совсем ее не узнать. Но гонец крикнул осипшим, перехваченным голосом: «Война. Оповестите герцога» — и тем самым на корню загубил надежду не узнать того страшного, что гналось за ним с северо-востока, откуда он и появился. Теперь на него смотрели просто-таки с отвращением и почти что — с ненавистью.

… Еще несколько минут назад ты сидел на балконе свого дома и пил отвар Ча (чабрец, чабрец обычный, но звучит лучше…), в который раз удивляясь своему фарту и столь невысокой плате за него — всего лишь ужас первых дней, когда каждая ночь казалась последней, и долгий путь сюда, к этому дому, ставшему твоим.

Всего несколько сотен секунд назад. Теперь они кажутся тебе веками, да, Дорога? Подожди, самое интересное впереди. Вот тут-то и посмотришь на свой фарт и нынешние расценки на счастье. А теперь он стоит на коленях перед тобой, этот гонец, равно как и склонившаяся в поклонах челядь, и ждут от тебя приговора — и ты уже настолько пообтерся тут, что понимаешь — да, ты это понимаешь! — что слово «приговор», скорее всего, отнюдь не просто образ, закрепленный за твоими словами — словами герцога майората Вейа. Х-ха, ясно, чего тебе хочется сильнее всего — со всего маха ударить тяжелым сапогом в зубы стоящего перед тобой гонца и ничего не услышать. С этим ты опоздал — едва увидев тебя, эта скотина рухнула в пыль и тут же возопила: «Война, государь!», и теперь осталось только одно — если уж и бить, то попросту вымещая злобу за тот страх, который с собой приволок этот верный тебе по гроб жизни несчастный. О том, что он верный, ты узнаешь мигом позже — после того, как твой голос — бесцветный и резкий, — каркнет: «Говори».

— Государь! С северо-востока сюда идут войска герцога Хелла. Я живу на краю твоих земель, государь, — поселение Вирда. Оно первым попало под удар Хелла. Думаю, его больше нет. Меня отправили к тебе наши старшие, я менял коней по всем твоим деревням и поселениям, чтобы как можно быстрее принести тебе страшную весть, только сегодня я не сменил коня и бежал сам…

— Страшную? — голос твой не изменился, но сказать это было надо. Ты — герцог. Они ждут от тебя речи герцога. Ты можешь как угодно изменять правила их игр, но некоторые вещи нельзя переступать, ты это прекрасно знаешь, да и не стремишься к этому — тебе нравится здесь, нравится то, как они живут и как все есть и должно быть. Но… — В уме ли ты, холоп? Страшное тебе страшно, должно полагать, и мне, герцогу Дороге? Это так велели тебе передать ее, весть, твои старшие? — не надо добавлять угрозы в голос — и так ясно, что висит он, гонец, на волоске и что жив он пока не выговориться и, если повезет, отвлечет твое внимание от этой оплошности.

— Государь! Что ты! Я просто не слезал с седла трое суток, а потом бежал целый день, я помню что мне надлежит сказать, но не помню как — я очень испугался, государь! — он никогда не скажет «устал» и вполне готов к тому, что ты еще куда-нибудь его отправишь. Его усталость — даже смертная — не тема для обнародования ее перед герцогом Вейа.

— Скачка, видимо, повредила твои мозги, холоп. Но я слушаю, — закончил ты интерлюдию. Стоявшие во дворе рассмеялись, а Шингхо с крыши сарая издевательски выкрикнул: «Так, так его!», сразу сведя для тебя на нет все впечатление от сценки: «Герцог и глупый слуга: назидания для ищущих знаний по этикету в майорате Вейа».

— Государь, Хелла поклялся присоединить твой майорат к своему. Он идет почти без обоза, надеясь на добычу с твоих земель, со своей гвардией — тяжелой пехотой, числом около двух тысяч человек, легкой конницей восточных стрелков, около пятисот человек, легкой пехотой около трех тысяч человек, ополченцами, свыше семи тысяч человек (Шингхо на крыше важно расхаживал по краю, кивая головой и издевательски ухнул при упоминании об ополченцах и ты, Дорога, тоже сардонически вскинул бровь) и… Государь. Хелла поклялся присоединить к своему майорату твои земли. Но видимо, только их. С ним идет полторы тысячи воинов Северных Топей. (Шингхо резко остановился и наклонился вперед, словно всматриваясь в сказавшего что-то невероятное, гонца).

И в твоей голове лихой конницей проскакало: «Пок-клял-ся при-со-е-ди-нить тво-и зем-ли, с ним ид-дут сев-вер-ря-не, и что с того? Почему два раза про клятву и про северян в таком ключе? Что-то гложет, а? Что? А, зем-ли. Поклялся присоединить только земли и с ним северяне», — ты вертел мысль и так, и сяк, но яснее она не становилась.