Александр Ледащёв - На единорогах не пашут [СИ]

Так поищем себя. Тоже, кстати, очень непростое занятие. Вопрос о его нужности поднимать, я думаю, не стоит. Тем более, что по времени этот процесс бесконечен. «Себя». Х-ха. Да, возможно — в каком-то виде и иногда в каком-то месте удается совместить себя с окружающим тебя миром и почувствовать свою принадлежность к нему. Заранее поджимаясь в ожидании ведра холодной воды, которую припас для тебя этот Мир. У него очень много воды, и на нее он не скупится. На источник всего живого. Что ж, так оно и есть — «в движенье мельник жизнь ведет». Вода — особенно ледяная — заставит тебя двигаться и суетиться, на какой-то миг выбив из головы всю имеющуюся там блажь о поисках и, тем более, находках. Дорога же сама по себе символ движения. Ну, натурально, и Жизни. Движение падающего по осени листа, к примеру, хех…

… Вот он я, герцог Вейа, по прозвищу «Дорога». На стене своего родового замка, облаченный в броню и в наброшенный поверх нее темный бесформенный балахон. А рядом со мной стоит мой язвительный друг — мой единственный друг, возможный для герцога в этом мире — лучшем из миров. Я уточню — возможный для меня в этом мире. Да и не только в этом. И, видимо, последний.

А о любви? Дорога, ты забыл сказать о Любви! Позор, позор…

— Знаешь, Шингхо, — послышался на стене бесцветный, холодный голос Дороги, — я, как мне кажется, никогда и никого в этой Жизни не любил… Мне нередко так казалось, меня любили — я уверен в этом, я даже писал о любви, даже говорил, Шингхо. Все, что положено делать человеку (Шингхо молча скосился на меня и отвернулся, как отворачиваются совы — на пол-оборота), да, да. Я жертвовал ради Любви, страдал ради Любви, отказывался и даже, кажется, терпел что-то во имя ее — но, памятуя, что терпели, чем жертвовали и рисковали во имя любви ко мне, Шингхо, мне думается, что о моей Любви говорить несколько… гм… самонадеянно. В лучшем случае.

— Не кажется тебе, что сейчас несколько неуместно кидаться на ее поиски, если уж так решительно ты собрался познать любовь? — осведомился Шингхо.

Это мой друг. Единственный в этом лучшем из миров, который может быть у меня, герцога Вейа, по прозвищу «Дорога». Мы только что обменялись своими мнениями о любви. Стоя на краю гибели. Во всяком случае, моей. Так как я понятия не имею, что решил делать Шингхо.

— Кстати, Шингхо, ты на краю гибели? Как мой друг и вообще?

— Чьей? — спросил Шингхо настолько искренне, что я умолк.

Поднимающийся ветер торопил тучу с родами, самовлюбленный, быстрый и жестокий, как отец ненужного ребенка. А туче было тяжело. Ветер тащил и подгонял ее к повитухам — скалам и лесу на обрывах — готовых принять ее дитя в свои ласковые руки, но она, словно сомневаясь, как пришитая, висела над замком. Видимо, молодая мать никак не могла решиться где ей лучше осчастливить мир своим потомством — крупным, тяжелым, горластым громом и ясноглазым молниями, младенцем.

— Будет дождь, Шингхо, — зачем-то сказал я.

— Не рассчитывай на него, Дорога, — закончил и озвучил мою мысль Шингхо. — Он не помешает пожару, который зажгут оборотни. И не помешает огню, который будут метать огнеприметные снаряды Хелла. От этих огней вода не поможет. А деревням и жителям большинства из них в этом мире помощь уже не нужна.

Жалко ли мне тех, о ком сказал Шингхо? Корю ли я себя в том, что не скакали денно и нощно дозорные по границам быстрых на неожиданности земель? Я никогда их не видел. Или видел мельком, кусками моей жизни герцогом Вейа. Данниками, челобитчиками, землепашцами, хозяевами, принимавшими у себя их господина. Нет, не жалко. Мне странно это — по всем канонам, я должен их жалеть! Может, потом, когда все кончится и если я уцелею? Может.

… Не думаю.

В небе над головой дико и страшно разодрало на куски небосвод — поперек и вдоль швов. Молния, с севера на юг, прочертила брюхо страдающей тучи, и в свете ее — неожиданно долгом — я воздел вверх руки и, разведя их, сбросил балахон на стену. На краю леса, с юго-востока, двигалась, вкрадчивая расстоянием, темная кайма, вдруг резко вздыбившая щетину огоньков.

— Дорога, — сказал Шингхо. — Не принимай вызов на поединок, — скучающе сказал Шингхо. — Ты не победишь. Тебе не дадут победить, — сказал мой друг. — От арбалетного болта в затылок не спасет никто. И тогда все погибнут плохо.

— А так?

— И так, — согласился Шингхо. — Но как бы ты предпочел умереть — сдохнуть, до последнего выдоха вцепившись в жизнь, в надежде ее вырвать, ее, свою, единственную, и победить, или избиваемой скотиной, ожидающей, когда дойдет очередь?

Ответа он не ждал, поэтому спокойно снялся и улетел. На миг его силуэт осветило второй молнией, и свист ветра в его перьях задохнулся в раскате грома.

— А вот теперь мы все умрем хорошо, надо полагать, — пробормотал я и взвыл над двором:

— Приготовиться! Они идут с полудня! — ибо кайма, взъерошенная искрами, сменила направление и теперь шла прямо на главные ворота.

— Грут! — крикнул я, силясь переорать порывы радующегося новым игрушкам ветра. — Грут!

— Здесь, государь, — негромко раздалось сзади-справа.

— Где же тебе еще быть, — пробормотал я почти неслышно, а вслух сказал:

— Что теперь скажешь, пестун? С чего они начнут? С вызова?

— Нет, государь. Они пришли ночью, поправ законы Истинной Осады. Тем самым развязав руки нам, что очень ладно, государь. Очень ладно.

Сказано было с таким нажимом, что я просто должен был слету понять своего пестуна. Или уж, хотя бы, сделать вид. Сделал.

— Ладно, так ладно, — сказал я с понимающим видом, — но что ты посоветуешь своему герцогу, воевода?

— Пока ждать, государь. На месте Хелла я бы не стал штурмовать главные ворота. Помимо всего прочего, что могло бы меня там ждать, — Нет, а? «Могло бы меня там ждать!» — они прикрыты поднятым мостом.

— Думаешь, он постарается проломить стену?

— Вряд ли, государь. Ров. Он постарается поджечь замок сначала. Потом на приступ пойдут, думаю, со всех четырех сторон. Стрелки не дадут нам толком оборонять стены.

— И? — думаю, голос мой стал неприятен. Надеюсь.

— Мы можем только ждать, государь. Вода и свинец уже булькают в котлах, воины ждут у бойниц, челядь в замке вооружена и надеюсь, что если никому не хочется быть распятым на воротах, уже закрыли крыши Замка, дворов и амбаров мокрым войлоком. Огни будут жечь они, нам остается лишь бить на выбор и отбивать атаки. Если ты пожелаешь, государь, мы могли бы предпринять вылазку, но тогда мы вернемся в Замок с оборотнями на плечах — мы не удержим их в поле. Ладно же то, государь, что ты теперь можешь не обратить внимания на прямой вызов — если пожелаешь, государь! — думаю, что после совета, данного сначала Шингхо, а потом Грутом, желания во что бы то ни стало настоять на своем не возникло бы ни у кого. Да, но…