Татьяна Иванова - На перепутье миров

— Алекс! Алекс! Проснись! — с огромным трудом Алекс раскрыла слипшиеся веки, рукой нащупала медальон, он был там же, на шее и огляделась. Решетки на окнах, грязные шторы, железные кровати, перепуганные женщины в больничных халатах, все, что смогла увидеть Алекс узенькими щелочками глаз, а еще стойкий ужасный запах мочи — подсказали ей, что она находится в наблюдательной палате.

— У меня глаза опухли? — спросила она склонившуюся над ней Лену Кошкину.

— Да, тебя мужики крепко отоварили, потом ты потеряла сознание, а теперь тебя отвязали, так что, вставай, пошли в свою палату.

— А сейчас вечер или утро?

— Сейчас будет обед.

— Сколько часов я здесь пролежала?

— Ха, часов! Да ты здесь второй день. Я тебя кормить приходила, не помнишь?

— И я ела?

— Ела. С закрытыми глазами. Да с жадностью, я думала, ты и пальцы мне откусишь. Ну, хватит, вставай, арест твой закончен.

Алекс попыталась подняться, но сделать это оказалось трудно: голова была тяжеленой и неподъемной, а тело болело, как после серьезной физической встряски.

— О-о-о, как все болит! Меня ногами месили, что ли?

— Всеми частями тела. Ты ведь знаешь, придуркам из мужского крыла только дай возможность кого-то попинать, они не откажутся. Самих санитары дубасят цепями каждый день, вот они на нас и отрываются.

— А что случилась? Почему меня привязали? Я ничего не помню, вернее, помню, что выпила лекарство, потом Галька приходила, потом она стекло разбила в туалете, а потом… потом уже больше ничего не помню.

— Ну, правильно, потом у тебя начались глюки, и ты начала такое творить!

— Что творить?

— Кидаться на людей, медсестре рукав оторвала, плевалась на всех подряд…

— Ужас! …Кто это? — вдруг, увидев промелькнувшую в коридоре кучерявую головку той ночной девушки, спросила Алекс.

— Это Света Пушкина. О ней никто ничего толком не знает. Она молчит.

— Все время?

— Практически да. Ну, может, одно, два слова сказать, но еле слышно, шепотом. А в отделении трепятся, — Лена заговорщицки прикрыла рот рукой и наклонилась поближе, — что она пережила что-то очень страшное, с тех пор замолчала.

— А что интересно?

— Говорят, кто-то из родных умер у нее на глазах страшной смертью или что-то в этом духе…

…Алекс могла спасти его. В тот страшный момент, кроме нее, рядом с отцом никого не было. Она могла, но она не захотела.

— А-а-а, — глаза его в один миг стали стеклянными. Казалось, они уже не видели ни дочери, ни ее комнату, в которую он вошел поздравить ее с совершеннолетием. Отец схватился рукой за сердце и тяжело привалился к стене.

— Дочка, до … — Он задыхался, стонал и хрипел, всеми силами пытаясь вдохнуть побольше воздуха, — скорую, ско…

Алекс перепугалась, но почему-то продолжала стоять, не двигаясь.

— Спаси, дочь, — с надеждой шептал отец, — спа …, — а сам продолжал «каменеть» и медленно опускаться на пол.

Девушка сначала дернулась, чтобы подскочить к телефону, но потом вдруг вспомнила умирающую мать, вспомнила ту страшную ночь, когда та плакала и просила пощады. Но он не пощадил. И она умерла. И теперь он тоже корчился от жуткой боли на полу и хотел, чтобы ему спасли жизнь.

— А ведь она также просила у тебя помощи, — процедила дочь сквозь зубы, — а ты ведь ей не помог.

— Прости, девочка, прости, я ее лю…

— Любил, хочешь сказать? Любил и поэтому убил? — Алекс не могла подобрать слов от волнения, — кто же так любит? Зверская у тебя любовь! Ты никогда ее не любил! Никогда, слышишь?

— Ты и меня не любишь! Ты любишь только себя! — она уже орала и плакала в голос, а лицо ее заливали горькие слезы ненависти и боли, — так умри и ты! Умри! Умри!…

За слезами она не замечала, как отец, лежа на полу, делал последние порывистые вздохи, как агония скрутила в дугу и резко выпрямила обессилевшее тело в неестественную позу. Не слышала, как он едва слышно прошептал свои последние слова:

— Дочка, не стань такой, как я. Будь чище, будь честнее…

Алекс еще долго кричала ему упреки и рыдала, а потом в полной прострации упала рядом с неподвижным телом и лежала, не двигаясь, долго-долго. Она даже не заметила, сколько прошло времени. Когда силы, вернулись к ней, она поняла все то, что произошло недавно в этой комнате.

— Нет! Нет! — горько закричала она, — Нет! Нет! Нет! Вернись! Вернись, папочка! Я больше так не буду! Прости меня, прости! Очнись, очнись, родной! Вернись ко мне! Вернись!

Алекс пыталась трясти бездыханное тело, целовала его неподвижное лицо, гладила по волосам, но отец был недвижим, и застывший его взгляд, полный укора и горечи, был тяжел и страшен.

— Я убила тебя, — голос Алекс становился все тише и безнадежнее, — я убила тебя, я — убийца. И я всегда буду убивать. Зачем мне жить, если от меня нет никому счастья, если от меня нет пользы? А-а-а! Мамочка! Забери меня к себе! Забери меня, мама! А-а-а-а-а-а-а-…

…На похоронах Алекс не была, потому что в невменяемом состоянии лежала в психиатрической клинике…

…Как не вовремя вспомнились Алекс эти забытые жуткие подробности, ведь обычно она отгоняла неприятные мысли от себя прочь. Не любила плохих воспоминаний и моментов.

И сейчас такой неприятный «момент», в лице изможденной лысой женщины, сидел напротив нее за столом и сверлил взглядом.

— Ты не здесь сидишь, — взгляд больной был непримиримо зол, — уйди отсюда, здесь сидит Люба.

— Ты меня не трогай, пожалуйста. Только не сейчас. Я не советую, — едва сдерживаясь от проклятий, прошипела Алекс.

— Уйди, — словно не слыша ее, громко продолжала «лысуха», — уйди с этого места, а то тебе Люба ка-ак даст!…

В одну секунду перевернутый стол вместе с тарелками, а потом и скамейка с грохотом полетели на больную. Остальные пациентки еле успели разбежаться в разные стороны. Из пробитой головы женщины тут же потекла кровь.

— А-я-яй! У-у-у! А-а-а! — нечеловеческий вопль потряс стены отделения.

— Нет, ты нас уже всех достала! — медсестра была вне себя от злости, — ты хоть один день можешь прожить спокойно?

— Вот, — Алекс демонстративно протянула руки, — сама сдаюсь. Зачтется?

— Не-ет, красавица, — отрицательно помахала головой медсестра, — на привязь ты сегодня не пойдешь! Хватит! Она, похоже, на тебя не действует! Давай на уколы!

— Хоть на Голгофу! Лишь бы не видеть все эти рожи!

И, гордо подняв голову, Алекс отправилась в процедурный кабинет…

…Ночью она проснулась от каких-то непонятных ощущений. Левая рука была недвижима. Женщина не чувствовала ее совсем. Словно у нее не было этой руки. Сначала Алекс подумала, что все происходит во сне, но, оценив обстановку более реально, она поняла, что рука отнялась по-настоящему.

— Вот черт, черт, черт! — Правой рукой она начала поднимать левую, но та плетью падала на кровать. Алекс начала крутить плечом, но плечо двигалось, рука — нет.