Ефим Гаер - Спрятанные во времени

— Мнэ да мнэ… — передразнила она. — Да ну вас совсем! Ничего не выходит толку из вашей помощи! Ну, допустим, сигары… Какие, например? Эти? Или вот, с мужиком в шляпе?

— Эти как-то солиднее… Ковбой — он вроде пастух коровий? Зачем же нам Василия Степановича пастухом конфузить? Пусть эти будут.

— А что, если они… — Лужана Евгеньевна задумалась, прищурившись на лоток с сельдью. — Ну, что-нибудь не так с ними? Если они попорчены? Кто тут вообще мужчина? Кто должен знать, какие сигары нужно? Я лично никогда сигар не употребляю, — отрезала она, топнув ножкой от нетерпения. — И вообще, почему сигары? Вон там коньяк есть в красивой бутылке, большой. Василий Степанович помалу не пьет, не приучен — давайте ему подарим для дозаправки.

— Я, знаете, с товарищем директором не на брудершафт! — вспылил Кудапов, алея. — Как уж вы скажете, дорогая Лужана Евгеньевна.

В его взгляде блеснул нехороший огонек и прошелся по девичьей фигуре, отмечая по этажам наилучшее.

— А вот не надо мне тут пошлить! Не в домоуправлении. Свечку что ли держали? Ну, так что? Коньяк брать или сигары? — наседала красавица на Кудапова, ставшего совершенно несчастным от ее отповеди. Тему, впрямь, не стоило задевать — и совестно и опасно. — Надо было мне Якова Панасовича позвать с собой, он человек инициативный, не то, что вы…

Кудапова передернуло от упоминания его извечного недруга — злодейского Порухайло, с которым он лаялся в присутственных местах и в приватных, без которого, в то же время, жить не мог совершенно. Тянулось их противостояние уже с четверть века — и конца-края ему не было видно. Уже, казалось, истощена всякая почва для конфликта, перебраны все возможные поводы, но вот же нет, на тебе! — всегда находился еще один.

Афанасий Никитович собрал остатки терпения и сквозь зубы процедил, не глядя на свою спутницу:

— Сигары, — втайне пожелав директору подавиться дымом.

— Вы вот говорите: «сигары», а сами имеете такой вид, будто желаете Василию Степанычу подавиться, — не в бровь, а в глаз резанула дама. — Держите! Касса там. Ковбой… — и протянула ему коробку.

Совершенно подавленный Кудапов поплелся платить за подарок из общих фондов.

Напрасно М. беспокоился, что его узнают бывшие сослуживцы. Они, углом обогнув прилавки, вынырнули из толпы перед ним, оба на разный лад глянули в упор, а Кудапов даже наступил на ногу, буркнув на ходу извинения, однако признаков знакомства не обнаружили.

Великолепная Лужана Евгеньевна вышла из гастронома первой, вздернув носик, и уселась в служебный автомобиль директора. Вскоре за ней, отлепившись от кассы с упакованной в фольгу коробкой, выбрался сконфуженный завотделом.

Потолкавшись еще немного, купив менее, чем рассчитывал, и потратив втрое, М. в сумерках вернулся в квартиру, разулся, не сняв пальто, и бросил на пол пакет с продуктами. Аппетит совершенно испарился. Что-то такое заволокло сердце, от чего хотелось спрятаться в темноте, раствориться в ней и родиться позже кем-то другим — в отличном времени, месте, с иной судьбой.

На столе лежал все тот же «Декамерон» пятнадцатого века издания, стоивший больше, чем многоэтажка напротив — продать который все равно было некому, и который он листал, листал последние дни, но так и не прошел дальше седьмой новеллы, в коей Бергамино бичует скупость. Девятая, где король «из бесхребетного превращается в решительного», была куда уместнее в этот вечер, но только М. не открыл книгу, а лег в дальней комнате на диван и долго смотрел в крестовину темнеющего окна, не засыпая и не бодрствуя. Его рассудок сковал лед, и лед этот не был частью пейзажа, ограниченной трафаретом, но, древнейший любого из языков, был стихией, которой поклонялись, принося жертвы, от которой не спастись бегством.

После приключения в Нескучном Саду Нишикори отменил свою рекреацию, вернулся в «Метрополь» и снова засел за Лотос. Теперь уже он искал двоих, возмущающих ткань миров самым непростительным образом — «норами» между ними и путешествиями во времени.

Такие преступления следовало пресечь любым способом, включая полное истребление индивида без права перерождения даже в форме больной улитки. В случае высокого снисхождения, им обоим будет позволено стать зеленой водорослью в каком-нибудь отдаленном болоте Англии, что с кармической точки зрения является эквивалентом максимального отстоя. Вообще было замечено (и пока не объяснено), что на великом острове эволюция происходит медленнее всего — даже у пучеглазого рачка в Антарктиде больше шансов продвинуться вверх по лестнице жизни, чем у клерка в английском банке.

К разочарованию Нишикори, считавшего дело почти решенным, на показаниях величайшего в истории магического прибора, сказывалось еще какое-то возмущение. Ничего не могло быть хуже: рядом завелся третий. Прямо слет путешественников во времени!

Открутив от прибора какой-то усик и вставив на его место засушенного сверчка (со второй попытки, потому что до первого дотянулась старушка Фуджи) Нишикори определил направление, в каком следовало искать, и немедленно выдвинулся туда, желая скорее со всем покончить.

В это время Илья пребывал в ужаснейшем положении, отчитываясь комиссии, собравшейся смотреть ход строительства купола.

(Собрания, комиссии и планерки занимают шестое место во вселенной по отвратительности, всего в трех строчках от поэзии Воганов 178 178 Читайте на этот счет у Дугласа Адамса. , так что можете судить сами, в каком дерьме большинство из нас проводит свою жизнь.)

Заседанию были по очереди предъявлены — концепция, чертежи, акварели анфас и в профиль, отменная проволочная модель! и, в конце концов, продемонстрирован сам объект строительства — опутанное лесами нечто, которое меньше чем через месяц должно было воссиять шедевром конструктивизма.

Комиссия же, драли б ее коты, кажется, откровенно издевалась: то марка бетона ей казалась неподходящей, то формы не тех пропорций… а еще идеологическая подоплека… архитектурный ландшафт… Мрак!

Вскотский мычал и тужился, Ужалов тихо ярился, Кудапов, вернувшийся некстати из «Елисеевского» и попавший в самый разгар дискуссии, лез сказать, сам не зная кому и что, Лужана Евгеньевна, пришедшая вместе с ним, демонстрировала новый блузон «а-ля Марлен» — настолько откровенный, что мужчины не могли сосредоточится на работе, а сама дива никогда бы не решилась такой надеть.

— Вы… я к вам, товарищ Гринев, значит, как к руководителю штаба… обождите, Афанасий Никитыч!.. вы тут нам график показывали… так на счет строительства, будьте добры, доложите-ка вот в каком аспекте…

И понеслось! Дальше можете ставить любой абсурд — от «почему небо голубое?» до «зачем вода мокрая?» — важно, чтобы назидательным тоном и с такой прозрачной издевочкой. Будьте уверены, если кто-то добавляет мерзкое «-ка» да еще присовокупит к нему «будьте добры» и «значит» — это сволочь, от которой срочно надо бежать.