Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Старуха, не прикасаясь, долго рассматривала вещицы, и даже, показалось Илье, заснула за этим делом. Но тут вдруг, причмокнув ртом, повернулась к нему и посмотрела гаденько-гаденько:

— Шо просишь?

— Слышал, что у вас без обмана. Скажите сами, а я соглашусь.

— Дурковать решил? Ну, ну… — и назвала цену в три раза ниже, чем рассчитывал получить Илья.

Он даже не повел бровью, глядя в лицо старухе, похожее на печеное яблоко:

— Воля ваша, как скажете. Где расписаться?

Астаховна улыбнулась, не разжимая засохших губ.

— На столбе за баней распишешься. Ладно, к цене докину, не мое это — людей обдирать. Старая я уже. А ты, погляжу, шкода, мил человек? Андрей, дай ему…

За спиной Ильи зашелестели бумажки.

— Банку-то не забудь, нам чужого не надо. Положи огурцов из кадки… Да не руками ж! — и уже из-за порога, с усмешкой: — Приходи еще как-нибудь. Чаю, тетка у тебя не одна?

Октябрь в одну ночь обнял землю холодом, отшвырнув надежды на бабье лето. Граждане намотали шарфы и переобулись. Коты больше не валялись на солнцепеке, а только воровато трусили у самых стен, стараясь быстрее исчезнуть с виду. И деревья, шепнув «увы…», раскидывали оставшуюся листву, будто отказывая в родстве миллионам нищих, цепляющихся за рукава.

Нишикори бодрствовал шестую ночь. Керо, веривший в могущество своего патрона, все же начал беспокоиться за него. Никогда раньше он не слышал, чтобы учитель разговаривал сам с собой. Ему самому едва удавалось прикорнуть из-за этой неуемной возни. Скоро, если все пойдет как идет, кому-то придется беспокоиться уже за него, Керо, буде найдется такой доброжелательный человек в этой варварской стране, поклоняющейся звезде на башне 168 168 Как многие иностранцы, он имел весьма поверхностные представления о чужой стране, ее религии и порядках, а как всякий юноша был склонен к радикальным суждениям. Что до владения русским, то этот чисто технический вопрос решался читкой «Войны и мира» в состоянии медитации (явным плюсом такого чтения было частичное овладение французским). .

В какой-то момент, отмечая результаты измерений в блокноте, Керо поймал себя на мысли, что перестал понимать, где он, который час и что вообще происходит, а просто записывал за учителем, когда тот требовал, не вдаваясь в смысл.

Отдернув штору, он долго смотрел на Театральный проезд осоловелыми от недосыпа глазами, пока Нишикори не окликнул его, в тысячный раз колдуя над механизмом — таинственным Лотосом Да-Он-Ли, созданным древними М. ми. Керо в этот миг остро завидовал идущим за окном пешеходам и всерьез задумался стать бухгалтером…

— Считаешь, проблема в этом старье?

Нишикори ткнул пальцем в бесценную реликвию, смутив трепетного в вопросах веры ученика: Лотос, как-никак, считался священной штукой. Вообще-то Керо учили как-раз ничему не верить и опираться на личный опыт. Но когда опыта гораздо меньше, чем вещей вокруг, как еще компенсировать недостаток?

Он не в первый раз замечал, что учитель имеет… весьма практичный взгляд на такие вещи. Смутное чувство подсказывало, что, если бы выдалась суровая зима и нужно было согреться, сэнсэй, не моргнув глазом, бросил бы в жаровню Двенадцать Священных Статуй. Хуже того, он бы приказал Керо трясущимися руками разжечь огонь, да еще поставить на него чайник!

— Нужно покормить черепаху, — тут уж, будь спок, это предназначалось ему.

Нишикори потер глаза и зевнул, будто не был «великим» и тэ дэ, а всего лишь усталым немолодым человеком, неделю просидевшем на корточках, беседуя сам с собой.

— И проветри тут. Душно, хоть топор вешай .

Последней фразы юноша не понял вообще, но по тону уловил, что учителя наконец добила усталость и есть шанс немного отдохнуть от его активности. Словно в наказание за такие мысли, Нишикори потребовал почистить и набить ему трубку мятным табаком, потому что от вишневого у него «уже ком стоит в горле».

Когда довольная жизнью черепаха была торпедой пущена в ванну с теплой водой и накормлена «беф а ля фисель» от шеф-повара «Метрополя», трубка вычищена, набита чем надо и почтительно подана учителю, а окно открыто осеннему хрусталю, пахнущему листвой и бензином, Керо сел на ковер и закрыл глаза, мечтая лишь об одном: превратиться в какой-нибудь предмет, которому плевать, что происходит вокруг. Камень в лесной глуши подошел бы лучше всего.

— Камни испытывают все то же, — раздалось над ухом юноши, вздрогнувшего от неожиданности. — Только процесс происходит медленнее. Они, как и мы — рождаются, сознают свою идентичность и сходят в круговороте бытия, воплощаясь в других камнях, пока ложность индивидуального Я не станет очевидной и ясной. Отличие составляют горы, но это сложно объяснить словами.

Учитель иногда вспоминал про свою роль и делился мудростью — как правило, в самый неподходящий момент.

— Да, сэнсей, — только нашелся ответить юноша, прокручивая пленку назад: уж не взболтнул ли он мысль вслух. Смущением Керо можно было дробить орехи.

— Кажется, я нашел ответ на вопрос, так волновавший меня в эти дни, — «и ночи», тут же добавил Керо. — Понятое мной отмечено печатью невероятности, — вещал Нишикори, прохаживаясь по номеру, в свойственной ему витиеватой манере средневекового правоведа.

К словам он относился бережно как к жемчужинам, с упоением пересыпая их в своей ментальной шкатулке — или, лучше сказать, в сундуке размером с амбар, вмещавшем массу полезных штук, о которых пишут наугад щелкоперы-фантасты и псевдо-визионеры всех мастей. В монастыре Керо заставляли читать множество трудов этих расплодившихся проходимцев, чтобы привить от ложного знания. Иногда оно было… весьма увлекательно. Он бы под пыткой никому не признался, что сам не свой от «Таинственного острова» Жюля Верна и даже помышлял украсть книжку из монастырской библиотеки, после чего в раскаянии три ночи просидел лицом к стене. (После «Мадам Бовари» Флобера он сидел перед стеной шесть.)

Предметы мебели, стоявшие на пути Нишикори, были сдвинуты к стенам, чтобы он на них не натыкался. Японец так и не понял назначения сумасшедшего количества безделушек, собранных в одном месте. Трюмо приводило его в бешенство, остальное раздражало в различной степени. Значительным прогрессом стало освоение вертящегося рабочего кресла, изобретенного гораздо позже его первого воплощения в безымянной северной деревушке, что вполне его извиняло. Единственной же бесспорно положительной частью «люкса» японец упорно считал ванную, так что, отвлекаясь по естественной нужде от занятий, он ворчал о том, чтобы съехать в какое-нибудь «нормальное место» с этого «портового склада», лишь бы там было «сие чудо городского обихода».