Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Он смотрел вниз и вперёд — на паруса и белую палубу корабля, показавшиеся из-под облаков. И ничего не ответил.

Уже полчаса спустя всё было иначе. Лёд. Лёд стал всем, заполнил её изнутри, сковал её мысли, как зимами сковывал озёра и ручейки в предгорьях. Лёд был единственным, что занимало Уну: людские сомнения, страхи, грехи смешны по сравнению с его вечностью.

Лёд и вода. Они напевали ей свою равнодушную песню — песню весны, не желающей приходить.

Она стояла в центре пентаграммы, начерченной лордом Альеном; символы, похожие на бабочек и толстых жуков, рыб и цветочные лепестки, разбегались по доскам палубы, а строгие жирные линии — математически точная паутина — делили их на пять секторов, заключённых в круг. Рисунок мягко сиял изнутри, и от этого пасмурный день казался светлее. Лорд Альен всегда носил с собой кусочек особого мела для подобных случаев и недавно объяснил ей, как зачаровать его при полной луне — так, чтобы каждый след мела откликался на разлитую в мире энергию созидания или разрушения.

Лёд.

Белоснежные паруса надулись от попутного ветра; корабль шёл плавно, покачиваясь на невысоких волнах, влекомый чарами русалок. Краем глаза Уна видела нос другого корабля — тот шёл правее, чуть отставая. Двуликие (кентавров и боуги на этом судне не было) столпились на палубе, вооружённые мечами, ножами, стрелами и боевыми топорами; кое-кого из них защищала простая кожаная броня, остальных — только одежда из шкур. Она не смотрела на них, чтобы не отвлекаться. Знала, что все наблюдают за ней — десятки взглядов, подозрительных, любопытных и восхищённых, скрещивались на пентаграмме и кулоне с камнем, пылающим краснотой, — но не реагировала. Лорд Альен приказал молчать, и они молчали.

Когда лорд Альен был ещё на корабле, Лис спросил его: «Милорд, Вы уверены, что это не слишком?». Уна не стала прислушиваться к ответу. Больше того — ни голос Лиса, ни его тревога не тронули её. В конце концов, Лис живой, как и все. Пожалуй, даже живее многих. А значит, он не должен тревожить её сейчас.

Сейчас есть кое-что поважнее. Лёд. Закрывая глаза, она видела его холодные, гладкие грани, его жестокий блеск. Магия дрожью проходила сквозь тело, пульсируя в кулоне и зеркале. Лёд. Она старалась сосредоточиться по очереди на каждом из секторов пентаграммы — и не прекращала думать о нём. Лёд. Узоры на окнах, и немой вопрос застывшей воды, и гладкость, по которой скользишь и падаешь — беспомощно машешь руками, пока ёкает что-то внутри. Всё это он. Многоликий, как смерть.

Сверху донеслось карканье, потом — хлопанье крыльев и, наконец, человеческий голос. Двуликий-ворона превратился у неё за спиной. Она не обернулась.

— Вижу землю!

Радостные крики, иногда напоминающие лай или вой, были ему ответом. Кто-то потрясал в воздухе кулаком, кто-то обнажил клинок или проверял стрелы в колчане. Многие рванулись к носу корабля, будто это могло приблизить их к заветным восточным берегам.

Вскоре Уна тоже увидела их: каменистое, изрезанное выступами скал побережье окаймляло широкую бухту Хаэдрана. Здесь началось её путешествие — хотя, если разобраться, началось оно раньше, очень давно. В порту стояло несколько миншийских и кезоррианских торговых кораблей; бело-голубые знамёна Альсунга гордо реяли на стене и сторожевых башнях. Восторженные крики Двуликих — кроме развалин эпохи тауриллиан, они не видели каменных стен — заглушил рёв пламени. Уна подняла голову; затянутое тучами небо прочертил огненный столб. Раскинув алые крылья, к городу неслась Андаивиль. Позади неё — слева и справа, подобно охранникам, — летели Рантаиваль и Гедиар, сверкающие серебром.

Величественное и пугающее зрелище — но ей некогда было думать об этом. Опустившись на колени, она прижала ладони к белым доскам палубы — к символам-«воротам», открывающим заклятие. Пора.

Лёд.

Не бойся.

Бархатно-пряный голос, прозвучавший в голове, пробрал её насквозь — ещё сильнее холода, вызванного заклятием. Кто-то вторгся в её мысли. Отец или Лис? Хотя что-то в нём было и от привычной, родной робости Бри, и от успокаивающего тона Шун-Ди, и даже от драконьих ноток Инея. Может быть, это часть её самой — та, которой коснулся Хаос. Тот клубок желаний, что вёл её и тянул — по-разному — к каждому из них.

Моё и во мне. Всё это. Это моя земля. Я не стану бояться.

Стиснув зубы, она терпела ледяные волны холода, и сила её желаний, её надежды и боли текла по символам пентаграммы. Она мысленно шла вслед за этой силой — за меловой круг, к краю палубы, потом — вниз, мимо цепи со сброшенным якорем и лодок, которые шумно швыряли в воду Двуликие, мимо русалок (они останавливали корабль, издавая шипящие звуки от напряжения, и над волнами тут и там всплёскивали их серебристые хвосты), по сине-серым волнам — дальше… К северу. Уна видела их — размытые точки, приближавшиеся от горизонта, — хотя обычным зрением не смогла бы разглядеть их отсюда. Белые и голубые паруса Альсунга, плавные движения вёсел в руках гребцов — рабов-иноземцев. Корабли короля Хавальда — много, больше дюжины. Но войти в бухту Хаэдрана им не суждено.

Она выбрала нужную точку и прочертила по воде линию — длинную, насколько хватало сил. Сапфир в кулоне вспыхнул ещё ярче, как сигнальный факел — будто пламени Андаивиль в небе было мало. Глубоко, на дне, возник еле слышный треск: тонкая, кристально прозрачная корочка. Она ползла выше и выше, повторяя изгибы волн — ладонь за ладонью, локоть за локтем, одолевая всё большее расстояние, пока не достигла поверхности. Волны с треском замерзали, покрывались льдом прямо на пути кораблей; издали Уна видела, как тёмные пенистые гребни светлеют и застывают, обращаясь в ледяную стену. Бесполезно просить прощения у невинных прибрежных рыбок и рачков, которых ранила или убила. Для магии всегда нужны жертвы.

Тащить вперёд и вперёд, потом — в сторону, к кораблям; скорее, чтобы они не успели сменить курс, чтобы оказались в ледяной ловушке. Стена льда поднималась из моря на высоту в несколько локтей, и её бугристая поверхность всё росла и росла; вот она поворачивает ещё раз, позади альсунгских кораблей, и вычерчивает новый изгиб, а затем возвращается к берегу; вот она уже обегает их, подобно ледяной петле, и лёд равнодушно слушает хриплые ругательства кормчих; вот впивается в камни берега, и вёсла прекращают грести. Уна лежала ничком на белой палубе — и была там. Была льдом. Лёд был её силой, её мыслями, её сутью. Это она сотворила его, заперев альсунгский флот — хотя бы на какое-то время.

Она больше не боялась.

Теперь главное — удержать барьер. Подумать только: ведь когда-то не получалось даже покрыть коркой льда маленькое кольцо… Что же с ней сделали? Кто это сделал?