Юлия Пушкарева - Клинки и крылья [СИ]

— Мне лучше, — пробормотала она, когда звон чеканных слов о смерти начал смолкать, а здравые мысли о цели — возвращаться. Только теперь Тааль расслышала, что цоканье копыт Турия (пожалуй, впервые за всё время их знакомства) потеряло свою равномерность, а сам он едва ли не бледнее бессмертной.

Кентавр вздохнул.

— Слава Порядку… Постарайся не думать о ней, Тааль-Шийи — хотя бы пока. Вспомни, кто ты есть. Вспомни, что ты свободна.

Тааль горько улыбнулась, качнув головой в ответ. О какой свободе может идти речь, когда обмен парой фраз с кем бы то ни было способен сотворить с ней такое?…

Это ведь нечто более страшное и могущественное, чем любая магия — даже та, что подарила ей новое тело. Это исконная сила, которая дана самой жизнью: тауриллиан могут управлять другими, как майтэ могут петь, боуги — сбивать волшебное масло и прятать клады, а Двуликие — менять звериный облик на человеческий. Так вот с чем она столкнулась, вот каково это вплотную, воочию, вне чужих пересказов… И как бороться с этим, если ты мгновенно теряешь себя, если твой же разум тебе не служит?…

В гнездовье нечто похожее рассказывали о полётах в сильную бурю — в бурю без шуток, когда ветер готов ободрать с тебя перья и переломать кости, но не пустить куда нужно. Рассказов, однако, было немного, ибо большинство майтэ и гибло именно так: уже не возвращались в гнездо из таких полётов.

— Нет, свободна, — настойчиво повторил Турий, видимо угадав её мысли. — Ты — в себе, Тааль-Шийи. Твоя душа. Твоя воля. Всё, что ты знаешь, умеешь, любишь… Оно твоё, и только. Храни это, в том числе рядом с тауриллиан — и тогда они не сумеют поработить тебя.

Они проходили по очередному широкому коридору, по обеим сторонам которого тянулись распахнутые двери. Из-за одной доносилась печальная струнная музыка и одуряюще тянуло жасмином (Тааль вспомнила о Фиенни). За другой на разные голоса верещали птицы; мельком заглянув туда, Тааль увидела огромный зал, сверху донизу наполненный клетками на золотых и серебряных шестах. За следующей дверью раскинулся гигантский бассейн, окружённый фонтанчиками; несколько русалок подплыли к его борту и с любопытством провожали глазами Тааль и Турия. Стены зала усыпали ракушки разных форм и размеров — таким плотным узором, что сами стены скрывались под ними полностью.

— Ты так и выстоял? — спросила Тааль, пока они спускались по витой лестнице с прозрачными перилами тончайшей работы — наверное, из стекла или хрусталя. Ступени лестницы сочились чем-то бордовым; потянув носом, Тааль узнала вино. — Так и сопротивляешься им до сих пор?

Какое-то время Турий молчал. Он двигался очень осторожно и явно боялся задеть хрупкие перила крупом или боками. Потом вздохнул.

— Я перечитывал свои таблички, Тааль-Шийи — особенно ту, «О стойкости». И ещё вспоминал тебя.

— Меня? — Тааль почувствовала, что краснеет. Они переместились на этаж ниже, где сам воздух казался радужным от разноцветных стёкол в окнах. За новой дверью приоткрылся зал, полный странных механизмов — шестерёнок, цепей, колёс; от тиканья и жужжания красивые стёкла слегка дрожали. — Но… почему? Почему не свой садалак?

— Потому что мой садалак сдался, — просто ответил Турий. — Они отказались от себя — каждый из них. Их служение не стало их выбором, но именно тем, что я называю рабством. А ты… Ты оставалась собой, даже утратив слух, зрение и способность ощущать вкус пищи. Ты оставалась собой — безразлично, был вокруг нас лес, или Алмазные водопады, или Пустыня Смерти. Ты выдержала все испытания духов и все свои мучительные сны… Да, мучительные, Тааль-Шийи, не отрицай; ты кричала каждую ночь, хоть мы с Гаудрун и не говорили об этом, — не глядя на неё, кентавр перевёл дыхание. Они вновь куда-то поднялись, оказавшись на открытом балконе, и пошли вдоль ряда золотых колонн; ветер очень вовремя обдул горящие щёки обоих. — Ты была мудра и свободна, как никто в моей жизни, Тааль-Шийи. В маленькой майтэ с вещими снами о вратах в Хаос я нашёл такие ум и мужество, каких не встречал до этого ни в ком, знай это. А ведь солнце описало уже сто и ещё три десятка кругов с тех пор, как мать родила меня… Думай сама, Тааль-Шийи — уж это ты умеешь. Делай выводы о том, что поможет тебе сохранить себя.

Потом они снова молчали; к речи Турия сложно было что-то прибавить. Его восхваления казались Тааль полной чушью, но возражать на них вслух почему-то не хотелось. Она чувствовала, что коснулась бы чего-то безумно важного, личного для кентавра, если бы полезла сейчас со своим самоуничижением.

Но за слабость у озера ей теперь было стыдно. В главном Турий всё-таки прав: оберегая в себе то, во что веришь, можно противиться любым речам о смерти, как бы холодны и убедительны они ни были.

…Подземелье Эанвалле, в отличие от верхних ярусов, было выложено простыми плитами песчаника. На стенах потрескивали факелы, пламя в которых почему-то было зеленоватым — как в очаге Даны и Вирапи; должно быть, от воды такое не гаснет. Тааль крепче вцепилась в руку Турия. Звуки, которыми Храм полнился наверху, исчезли. Тишина давила ей на уши, полумрак пугал отчего-то больше, чем ночь в лесу боуги.

Но Турию явно было ещё хуже: он начал спотыкаться, вспотел, то и дело отдувался и тёр лоб мозолистой ладонью. Время будто остановилась — новые и новые повороты, углы, факелы, клочки паутины, каплющая где-то вода… Тааль не знала, сколько они уже здесь; как и все майтэ, она терпеть не могла спёртый воздух и уже мечтала о поверхности. Всё это не мешало ей двигаться дальше — и даже быстрее, чтобы со всем покончить, — и вскоре она обнаружила, что сама тащит вперёд ослабевшего Турия.

— Иди дальше одна, Тааль-Шийи, — выдохнул кентавр, останавливаясь. — Прости… Что-то не пускает меня. Земля дрожит подо мной, как она и сказала… А ещё давит вот здесь, — он с гримасой схватился за грудь. — И я слышу шёпот…

— Шёпот? — испугалась Тааль. — Но здесь никого нет, Турий.

— Есть… Шёпоты на незнакомом языке, я слышу их, их всё больше… — взгляд кентавра затуманился, а серебристую шкуру покрыли бусинки пота; он с трудом ворочал языком. — Они оглушают, Тааль-Шийи, больно ушам… Ты бы поняла их, но я не различаю слова… Прости, — он закашлялся. — Вновь меня заставляют бросить тебя… Они так хотят оставить тебя… без защитника…

Турий вдруг умолк, издал хрип и запрокинул голову, готовый упасть; на шее и висках у него до синевы вздулись жилы. Тихо вскрикнув, Тааль обняла его.

— Держись, Турий… Всё хорошо, только, прошу тебя, не иди дальше! Я доберусь сама. Ты сможешь вернуться один?

Турий как-то по-детски обмяк в её объятиях, а потом кивнул.

— Конечно, смогу, — с усилием выговорил он. — Буду ждать тебя наверху… Дрожь земли я чую оттуда, — вытянув руку, он указал на левый поворот впереди. Там факелы кончались, и из глубины коридора наползала темнота. — Наверное, там ты встретишься с духами… Прости меня, Тааль-Шийи. Прости и будь храброй, как и всегда.