Юлия Пушкарева - Прорицатель [СИ]

— Да, сегодня утром к ним отправлено ещё одно посольство с новым вариантом договора — и возможностью исправления. Тебе придётся дождаться здесь результатов, если ты собираешься повлиять на ситуацию.

— Дождаться результатов? — мон Гватха остановился и снизу вверх недовольно посмотрел в невозмутимое лицо Бенедикта. — Через двенадцать дней свадьба моей дочери, и вряд ли ты не слышал об этом. Я не могу остаться надолго. Только не сейчас.

Они как раз подошли к небольшому фонтану в форме цапли, одного из воплощений духа Гвейи. Тихое журчание перекликалось с далёким шумом Великой реки, которая делала излучину за холмами, видневшимися в стороне от исполинской башни-сада.

— Мне жаль, но я действительно не слышал, — сказал Бенедикт, рассеянно дотронувшись до воды в фонтанчике кончиками пальцев. — Свадьбу можно перенести.

— Это не так просто сделать — мон Кнеша, знаешь ли, не пахарь или цирюльник...

— Мон Кнеша? — моментально изменившимся тоном переспросил Бенедикт. — Ты выдаёшь дочь за мона Кнешу?

— Не трудись, мне известно, что ты его ненавидишь, — отмахнулся мон Гватха, — причём для этого нет никаких причин. Всё решено, и они уже помолвлены.

— А я и не собираюсь ничего говорить. Это твой выбор, Гватха, — впервые, кажется, Бенедикт не прибавил к его имени статус. — Однако ты ошибаешься дважды — я не ненавижу его, но со всей ответственностью заявляю тебе и ещё кому угодно, что мон Кнеша — последний негодяй и не принесёт твоей дочери ничего, кроме горя.

— Ну, об этом уж позволь судить мне, — вспыхнул мон Гватха. Он всегда считался с мнением Бенедикта, но в этом вопросе он, на его взгляд, давно не отличался беспристрастностью. — Он достойнейший человек — умный, прямой, обходительный...

— Прибавь: лживый, как торговка.

— Сдерживай себя, когда говоришь о моём зяте... Прекрасно зарекомендовавший себя перед рагнаром, перед двором, передо мной... Храбрый, но осторожный. К тому же поэт и художник с прекрасным образованием и вкусом. Конечно, он не равен Нери по рождению, но на свете вообще не так много тех, кто с ней в этом сравнится — говорю не хвалясь...

— Ладно, мон Гватха, не будем продолжать этот разговор, — взмолился Бенедикт, примиряюще воздевая руки. — Просто он искусно задурил тебе голову, как и всем другим. Главное, чтобы того же не случилось с твоей Нери. Она ещё так молода.

— Это верно, — вздохнул мон Гватха. — Я боюсь за неё — конечно, боюсь. Мне тревожно, как перед бурей. Не тревожь меня ещё больше.

На верхнем этаже дома, как всегда, было темно, так что Нери поднялась туда со свечой. Старые половицы поскрипывали под её шагами, а тени на стенах напоминали о страшных сказках, которые она всегда любила слушать. Она прошла через длинный ряд пустующих комнат и добралась наконец до последней; везде стояла гнетущая тишина.

Этот проём, единственный внутри постройки, был закрыт крепкой дубовой дверью. Нери осторожно толкнула её, и ей навстречу из полумрака выскользнула Фасхи, молодая ещё рабыня, которая могла бы считаться красивой, если бы не оспа, когда-то изуродовавшая её лицо. Она поклонилась и приложила палец к губам.

— Спит?

— Только что уснула. Боюсь, у неё сегодня жар, — Фасхи отступила, пропуская её. — Ты с гостинцем, мона Ниэре?

— Что? Ах да, — Нери почему-то разволновалась и только что вспомнила о блюде с апельсинами, которое держала в другой руке. — Поставь возле неё.

В глубине комнаты на вышитых золотом покрывалах лежала мона Рея из Маантраша. Её тяжёлые косы расплелись и сбились в спутанную тёмную массу, испарина выступила на бледном лбу, а щёки покрывал лихорадочный румянец. Потрескавшиеся губы беззвучно шевелились, как если бы она молилась во сне. Нери осторожно присела возле покрывал и отсюда заметила, что глаза матери приоткрыты и из-под полоски подрагивающих ресниц виднеются белые глазные яблоки. Ей стало не по себе.

— Как ты думаешь, ей не принести воды? — шёпотом спросила она у Фасхи.

— Думаю, не стоит будить её сейчас, хозяйка.

Нери кивнула и некоторое время просто сидела рядом, осматривая комнату. Сколько она помнила, здесь всегда находились только вещи первой необходимости и — сердце в который раз сжалось — моток верёвки, припрятанный под софой. Слава духам, ему давно уже не находилось применения.

Вдоль стен были приколочены полки, на которых рабы расставляли подарки от Нери — она приносила их на все праздники, да и просто так. Детские рисунки на обрывках пергамента, птичьи перья, засушенные цветы и необычной формы ветки, всевозможные ракушки и камешки, гребни, зеркала, ларчики для украшений... Челядь с большой заботой ухаживала за этими безделушками, но той, кому они предназначались, до них не было дела.

Не выдержав, Нери пододвинулась ближе и нежно дотронулась рукой до материнского лба. Горячий, такой горячий. Сходить на кухню — попросить, чтобы приготовили жаропонижающий отвар? Она уже собиралась исполнить своё намерение, когда её запястье вдруг сжали неожиданно сильные пальцы. Нери невольно ахнула от боли. Мать широко распахнула глаза и смотрела будто сквозь неё.

— Здравствуй, матушка, — Нери нерешительно улыбнулась. — Вот... Пришла повидать тебя.

Рея помолчала, а потом нахмурилась и резко отбросила её руку.

— Грязь касалась твоей плоти. Уходи!

— Грязь? — беспомощно переспросила Нери. — Что ты, мама. Я только что из бани.

— Мона Ниэре... — встревожено вмешалась рабыня, стоявшая поодаль.

— Оставь нас, Фасхи.

Она почтительно поклонилась и вышла. Во взгляде матери по-прежнему читалась настороженная враждебность. Нери пыталась совладать с собой.

— Посмотри, что я принесла. Они такие сочные, и пахнут чудесно. Как ты любишь.

Но Рея даже не посмотрела на апельсины, лишь несколько раз обвела глазами дочь, а потом улыбнулась — широко, почти до оскала. На фоне дикого блеска в глазах улыбка выглядела жутко.

— Так много грязи. Как на той реке, — (естественно, река появлялась в её речах очень часто, и такие разговоры ни в коем случае нельзя было поддерживать — они заканчивались рыданиями и мучительными припадками). — Ты вся в грязи. Оставь меня, блудница! Какой стыд...

И она закрыла лицо руками, дёрнувшись зачем-то в сторону.

Блудница? Стыд? Иногда, особенно в лихорадке, мать говорила ей грубости, но такое Нери слышала впервые. Она сглотнула, стараясь прогнать противное ощущение кома в горле. «Мне не обидно. Это моя мать, и она больна; она не помнит меня, она не знает, что говорит».

Но убедить себя в этом стало почти невозможно, когда Рея потянулась к ней с поднятой рукой, видимо намереваясь ударить по лицу. Нери вскрикнула и вскочила.

— За что, мама? — она невольно повысила голос, но быстро взяла себя в руки. — Я чиста, я не блудница, и стыдиться тебе нечего. Я твоя Нери. Я скоро выхожу замуж.