Вероника Батхен - Лигр [litres]

– Охолони, – недовольно, но уже с опаской попросил тот же голос.

– Погодь! Разобраться надо! За что ты сидишь тут, а?!

– За стихи, – спокойно ответил «душегуб или того хуже».

– За… чего? – У крикуна словно пол из-под ног выдернули. – Это чего ж такое?

– Стихи – это… – Поэт на мгновение задумался, а после тихо рассмеялся.

Вот и бургомистру не смог объяснить. Ни кто он сам – об этом и упоминать не стоило, забыли, и то славно, – ни зачем людей смущал в такой радостный день.

«Я понимаю поэзию, – степенно кивал городской глава. – Понимаю, ценю и люблю даже, насколько здоровье позволяет. Но вот ваши, с позволения сказать, вирши. Их же могут услышать дети. А дети – наше все, насколько здоровье позволяет». Постеснялись обвинить в том, что старое знамя Верхней Конти на улицу вынес, так к стихам прицепились.

Все-таки стоило тогда от смеха удержаться…

Плюгавому мужичку такой ответ тоже не понравился, он напыжился, под ноги сплюнул и отошел подальше, всем видом показывая, что одним воздухом ему дышать противно. Но витийствовать не прекратил. Что за сила была в его тщедушном теле, раз остальные слушали и возражать не смели? Другого давно бы поколотили, а этого терпят. Кривятся, отворачиваются, но молчат и терпят.

– Ты осторожнее с ним, парень, – едва разлепляя губы, шепнул один из гуляк. – Стукач.

Плюгавый, красный от собственных возвышенных устремлений, призывал уже к покаянию и посыпанию голов пеплом.

– Нам должно не токма почитать, а любить господина дракона. Всей душой, всеми печенками. Это ведь больше, чем любовь. Это традиция. А кто станет спорить с традициями? – Он зыркнул на поэта. – Разве что сомнительные всякие. Стихи у него… понимаешь. Может, это ворожба какая. Или крамола. Или вовсе бомба.

Им должно любить дракона… Вот такие долги нынче. Долг любить того, кого в глаза не видели. А увидели, так узнать не смогли. Да и узнали бы… Что же это за любовь у вас, люди?

Арм-Анн снова вздохнул. Лег на лавку, закинул руки за голову и закрыл глаза. Гул города сделался похожим на шум моря – волны кидаются на песок, плюются пеной, а где-то в толще воды таится чудовище.

«Не оставляй их… Пообещай, что никогда их не оставишь…» Тело, ставшее совсем невесомым, едва угадывалось под ворохом одеял. Седые волосы разметались по подушке, переплелись с лунным светом. Но ее глаза остались прежними. И она по-прежнему была прекрасна. «Не оставляй их… Пообещай».

Память дракона – не чета человеческой. Арм-Анн помнил и тот день, помнил людей, приковавших ее к камню на радость чудовищу. А сами-то попрятались, храбрецы! Вас же больше было! Больше… А она – одна. На ее бледном лице ни слезинки, лишь соленые морские брызги. Солнечные лучи короной вспыхивают на волосах. И взгляд, словно маяк, зажженный на башне. Ради него стоило бросаться в безнадежную битву.

Зачем мне небо, если в нем нет тебя? Через сотни ночей я к последнему утру тянусь. Не зови меня. Я и без зова явлюсь.

Бомба… Очень точно болтун угадал. Оставалось надеяться, что в чьей-то душе та бомба разорвется… Что хоть кто-нибудь придет на спасение всех этих запутавшихся бедолаг. Ведь даже дракону уже было не под силу их спасти. Юта смогла бы…

Сквозь главные ворота в город вошел молодой человек. Лицо его было усталым и чуточку хмурым. Ветер дергал край клетчатого шарфа, приняв тот за потрепанное красно-зеленое знамя. Нет, с таким главный приз на конкурсе нипочем не выиграть.

Молодой человек плотнее запахнул плащ. Чужестранцу и невдомек было, что своим печальным видом он нарушает пятый пункт «Свода законов о ликованиях и народных гуляниях». Но если бы и знал он о своем проступке – как и о том, что не позже, чем через пять минут, какой-нибудь добропорядочный горожанин доложит о нем страже, – то и тогда не стал бы беспокоиться. В столицу Трех Государств его привело куда более важное дело.

Молодого человека звали Ланцелот…

Действие тетралогии «Скитальцы» (романы «Привратник», «Шрам», «Преемник» и «Авантюрист») происходит в едином мире – очень насыщенном и при этом, пожалуй, более напоминающем территорию классической фэнтези, чем какие-либо иные миры Марины и Сергея. Рассказ «Алой нитью» очень четко привязан к пространству «Скитальцев» – но… больше ничего мы по этому поводу не скажем. Те, кто знаком с различными измерениями этой вселенной, поймут, к чему в финале разговор о том, что хорошо бы «подрезать птенцу крылья» и какими событиями может отозваться любое из принятых решений. Остальные же могут воспринимать рассказ как данность. Некое «окно в мир», фэнтезийный мир меча (в данном случае скорее шпаги) и магии. А еще – лекарского ланцета.

В конце концов, герои всех романов тетралогии так или иначе меняют свои жизни, стремясь защитить мир от грядущей беды…

– Староста просил передать, – крикнул Марран, прыгая на одной ноге, чтобы стряхнуть промокший сапог, – что у лесничего с дальнего хутора заболела жена. И не соблаговолит ли господин маг утрудиться и проведать больную в ближайшее по возможности время, чем заслужил бы глубочайшую признательность… Ларт? Ты здесь?

Из глубины дома не доносилось ни звука. Марран помедлил, вслушиваясь, затем пошел вперед, переступая босыми ногами по деревянным половицам, обычно скрипящим на разные лады. Сейчас же молчали и они. Дом притих в ожидании; видимо, хозяин был занят чем-то важным.

У хозяина были гости.

– Не знаю, чего ты от меня хочешь, – донесся из-за двери кабинета приглушенный голос Орвина. Марран знал его, но видел редко, прорицатель жил один и нечасто выбирался в люди. Что-то случилось, раз он здесь; возможно, близился конец света. Марран бы не отказался на это посмотреть.

Ларт неразборчиво ответил. Марран прижался ухом к двери, но стоять так было неудобно, и он решил проблему проще: обернулся паучком и скользнул в щель между дверью и полом, быстро и бесшумно. Он любил это обличье, идеальное для подслушивания, как и все прочие, как любил перевоплощение само по себе. Это искусство давалось ему легко и свободно, легче заклинаний и ритуалов, хотя и с ними он справлялся без труда.

Всегда оставалась возможность окончить свои дни под чьим-то каблуком, но Марран был готов идти на риск.

Он притаился в щели между стеной и шкафом и весь обратился в слух.

– Я чувствую это, – сказал Орвин; прямой, как струна, он стоял перед высоченным Лартом и смотрел на него снизу вверх, но без страха. – Это поветрие… Он вернулся.

– Ты знаешь наверняка? – допытывался Ларт.

– Я чувствую, – просто повторил Орвин. Рука его непроизвольно дернулась к амулету Прорицателя, золотой пластинке на шее. – И ты тоже, тебе просто не хочется это признавать. Ты должен что-то сделать.