Вероника Батхен - Лигр [litres]

От него шарахнулись, крича почему-то городового, и в ответ где-то неподалеку заржала пронзительно милицейская лошадь, тонконогая, изящная, в белых носочках. Ее седок закрутил по сторонам головой, цепко оглядывая площадь из-под козырька белого пробкового шлема; рыжие буденновские усищи под его носом зашевелились в такт движениям хищно раздувающихся ноздрей.

– Вот, вот, смотри! – кричал он, вздымая над головой густо испачканную кровью руку, в которой был зажат какой-то омерзительного вида кусок гниющего мяса. – Маруся, солнышко мое! Все для тебя, милая! Все мое – твое! Вот сердечко возьми себе навсегда, только не убегай! Мне без тебя и жизнь – не жизнь!

Волны зловония окутали его, и толпа хлынула прочь, разбегаясь кругами, вроде тех, что бегут по воде от брошенного в нее камня. Усач-милиционер аккуратно развернул лошадь и сперва рысью, а потом уже и галопом устремился навстречу окровавленному безумцу. Поравнявшись с ним, поднял лошадь на дыбы и с оттягом, по-кавалерийски, развалил сумасшедшего от плеча до пояса шашкой, как в старые добрые революционные времена.

Перепуганная девица тряслась и рыдала у граненого стакана, не в силах справиться с истерикой. Постовой, как мог, утешал ее, предлагая поочередно то воды, то водки, украдкой пронесенной на пост в мятой армейской фляге.

Дама никак не успокаивалась, и тогда конный милиционер, подумав, на всякий случай развалил шашкой и ее.

Они перехватили его у съезда на МКАД. Сгрузили общими усилиями багаж с «ГАЗона»-полуторки; подумав, расстреляли простодушного дедка-водилу сквозь фанерные двери кабины.

– Ого, – сказал первый из церберов. – Это уже не чемодан. Это целый сундук. Причем не из маленьких.

– Так надо, – пожал он плечами. – В обычном чемодане тело не очень-то спрячешь, да и аппаратуры требуется для оживления куда больше, чем принято считать. А для того, чтобы затормозить процесс разложения, тело и его части приходится сохранять в условиях низких температур.

– Так это у вас что – переносной холодильник? – понимающе хохотнул первый.

– Переносной немного не то слово, – усмехнулся он в ответ напавшему на чекиста веселью. Демонстрировать этим троим особенности своего нового тела он совсем не горел желанием. Перебьются. Имея дело с людьми, в карманах которых автоматических пистолетов больше, чем в арсенале Кремлевского полка, всегда есть смысл не показывать все козыри сразу.

В носу у него засвербело. Он чихнул, прикрывшись ладонью.

– Прошу простить, – машинально сказал он, хотя не испытывал ни малейшего пиетета перед этой троицей. За него говорило воспитание – старое, еще дорежимное. Ладонь защекотало, и он поднес ее к лицу. На ладони сидел муравей – маленький, рыжий, – настороженно ощупывая воздух антеннами. Странно, подумал он. Откуда здесь взяться муравью?

В носу снова засвербело – яростно, зверски, так, что он разразился серией оглушительных, неконтролируемых чихов, до слез, до треска барабанных перепонок. Проморгавшись, обнаружил, что троица смотрит на него с ужасом, а по их вытянувшимся лицам расползаются в разные стороны мелкие рыжие муравьи. Муравьев было много. Очень.

Внутри него нарос, поднявшись откуда-то из малого таза, неясный гул. Гул становился все громче – некая звенящая вибрация сотрясала сам воздух. По пищеводу и гортани катился снизу теплый комок.

– О! – сказал он, округлив рот.

Изо рта, словно из летка, выбралась и поползла по контуру красной каймы губ одинокая пчела. Трое чекистов смотрели на него с нескрываемым уже отвращением. Следом за пчелой на свет выбрался крупный осовин, а за ним, решительно расталкивая предшественников и, словно домкратом, умело расширяя створ «летка» мощными суставчатыми ногами, уже лезли один за другим огромные, в палец размером, шершни.

– Не сметь, – просипел первый из троих.

Остальные оцепенели, хватая воздух, словно снулые рыбы. Из его раскрытого рта вытекало сегментированное тело смешанного роя, зловещим облаком кружась над поляной. Чекисты инстинктивно пригибались, когда огромные насекомые проносились прямо над их головами.

Он улыбнулся, когда они наконец потянулись к спрятанным под пальто пистолетам.

Прыгнул.

Успел.

Удары пуль стали для него за последние месяцы явлением если и не привычным, то по крайней мере уж не чем-то из ряда вон выходящим. Он машинально отмечал – мякоть бедра, сквозное, плечо, с повреждением сустава, черт, а вот это верхняя челюсть, возни будет с восстановлением пазухи… Да право, будет ли время возиться?

Переломилось левое бедро, деревянно треснув, но тело тут же взяло перелом под жесткий контроль, сковав поврежденную конечность лубком окоченевших мышц. При желании он мог бы, увеличив жесткость мышечного каркаса, одеться в броню из собственной плоти – однако если нож такая «броня» остановить бы еще смогла, то супротив огнестрела он бы ставить на нее не рискнул.

Стрельба захлебнулась, и предостерегающие выкрики чекистов сменились чертыханиями, проклятьями и просто бессвязными воплями. Он спокойно прошел между корчащимися в траве телами, не спеша собрал оброненные пистолеты. Пистолетов оказалось неожиданно много – больше, чем он мог себе представить. Ребята и впрямь были профи.

Впрочем, сейчас профи изрядно отекли, покрылись волдырями и задыхались от отека гортани. Он быстро пресек это, вколов болезным лошадиную дозу кортикоидов, андреналина и седатива – для успокоения истерзанных нервов. Дождавшись, когда церберы, расслабившись, захрапели во сне, он уселся на пенек и стал ждать. Почувствовал, как что-то жесткое и быстрое пробежало по пищеводу и заерзало-заворочалось в носоглотке. Сморкнулся, прижав ноздрю пальцем, и выбил наружу заблудшую осу. Еще одна вылетела сквозь развороченную скулу.

– Не бережешь дарованного тебе, – раздался совсем рядом странно знакомый голос. – Ох, не бережешь.

Вздох, искренне-сокрушенный.

– Все мое – твое, – ответил он. – И наоборот.

– Разве это дает тебе право увечить наше с тобой общее лицо?

– Разумеется, – ответил он и обернулся.

Он снова смотрел в то же самое лицо – лицо человека за окном дома под соснами.

В свое собственное лицо.

Двойник выглядел старше – впрочем, он и был старше. И еще – именно он был настоящим. Не дублем, не копией, не повтором, не чертовым клоном – он был именно оригинальной версией человека, который сейчас держал на мушке себя самого.

– Верни мне ее, – попросил тот, настоящий.

– А ты возьми, – криво ухмыльнулся дубль.

Сплюнул черно-багровой слюной вперемежку с муравьями; его качнуло. Живой – не живой, а кровопотеря есть кровопотеря… Ошеломленный этим открытием, на ногах он все-таки устоял.