Евгения Спащенко - Терновая ведьма. Исгерд

— Изольда! — позвал королевич, стараясь замедлиться, обуздать незнакомые инстинкты.

А разум уже заволакивало всепроникающее:

«Лови! Хватай! От охотника нет спасения! Пусть душа ее трепещет в оковах твоей хватки!»

— В оковах моей хватки… — вторил предатель-язык, бесстыдно выдававший потаенное желание подчинить себе терновую колдунью.

И только в уголке сознания билось тревожное напоминание о том, что она лучше откусит себе язык, чем даст согласие на плен или кандалы.

— Исгх-рд, — аукалось в разбрызгиваемой направо и налево воде, в плаче ломающихся стеблей осоки, — с-смерть…

Изольда летела ланью, не сознавая, что пересохшее русло Дахана-Пламен и изрыгающий искры и дым дракон остались во сне, от которого она так и не очнулась. Губы еще твердили, как заклинание:

— Не стреляйте, только не стреляйте в него!

А исцарапанные пальцы горели. Но мало-помалу реальность возвращалась, сбивая с толку то не пойми откуда взявшимся озером, то плотным рядом сухостоя, как по волшебству возникшим из-под земли.

— Где же я? — вконец заплутав на границе грез и яви, простонала колдунья. — Почему мир двоится, вертится колесом?

Придерживаясь за колющий бок, она поискала глазами лужицу или озеро, чтобы умыться. И, углядев под горкой свежий ключ ручейка, жадно припала к нему — взмокшая, чумазая, как кикимора.

Но отдыхать довелось недолго. Как только влага окропила сладостью пересохшее горло, принцесса ощутила сильный, лишающий воли рывок, словно ее заарканили невидимой волшебной веревкой. Внутренности сдавило, волной накатил страх. Почти такой же всепоглощающий, что завладел Исгерд много лет назад, когда она, сломленная горем, убегала от своего крылатого брата-змея.

Надрывно закашлявшись, Изольда вскарабкалась на пригорок, огляделась затравленно — ни души. Но поверишь ли глазам, когда от набата бесшумных вражеских шагов закладывает уши.

«Он здесь!» — твердило предчувствие, посылая в галоп, на который больше не было мочи. И, наобум выбрав направление, колдунья запетляла, как подстреленный заяц.

В изматывающей свистопляске побега мнилось, что кто-то выкрикивает ее имя, но остановиться и посмотреть Изольда не смела. Отчаяние нагоняло с каждым рывком. Чувство, что ее удерживают, тянут, путало ноги, лишало остатков проворства. Не выручал даже терновник, хоронящийся под орнаментом колючек так, словно он был обыкновенным узором.

Давний кошмар о погоне сквозь мглистый лес повторялся, только на сей раз все происходило взаправду. Удавка страха сделалась столь тугой и невыносимой, что хотелось выпрыгнуть из кожи, отделить себя от костей, лишь бы стряхнуть ее, избавиться от наваждения. Не тут-то было. Перескочив низкорослую ограду из шиповника, принцесса приземлилась прямо в руки своего преследователя и вместе с ним кубарем покатилась в ложбину.

Оберегая ее от ударов и ссадин, Таальвен накрепко притиснул ее к себе, заключая в объятия, как в безопасную клетку. Но колдунья его стараний не оценила.

— Будь ты проклят! — прохрипела она остервенело. — Пусти!

Необъяснимое влечение оглушало, требовало от королевича припечатать ее к земле, натянуть пульсирующую между ними нить до треска. И наслаждаться охмеляющей властью обладания до тех пор, пока Изольда не лишится чувств. Но другое переживание — не в пример милосердное, робко уговаривало ослабить хватку.

«Ты причиняешь ей страдания… — вздрагивало в душе. — Разве не видишь?»

Усилием воли преодолев искушение, он заторможенно отстранился… в средоточии обернутого в темень мира искаженное девичье лицо казалось маской, слипшиеся от тины и песка волосы свалялись, запекшаяся кровяная корка на виске ярко чернела.

— Изольда…

Оглушенный собственной жестокостью, что всегда была ему чужда, Лютинг расцепил ладони, высвобождая заложницу. Она продолжала отбиваться, подобно пойманной в силки птице.

— Отпусти меня! Развяжи! — Извивающиеся руки скребли и царапали, будто в попытке сбросить тесные узы.

Чтобы не дать ей ранить себя, он изловил ее запястья и, бережно удерживал, пока противоборство не сошло на нет. И все больше стыдился недавней страстной одержимости, затмившей разум.

— Очнись, принцесса, пожалуйста… я не хотел обидеть тебя…

Ввергнутая в полутранс его монотонным шепотом, Изольда помалу успокоилась. Тело еще дрожало, но не выгибалось дугой, словно из него вынимают душу. Теперь приморский королевич мог приподнять ее, прислонить спиной к груди и даже вдохнуть украдкой сырой запах потяжелевших от глины волос.

— Тс-с, тише… — баюкал Таальвен принцессу.

Но и вопреки навеивавшему оцепенение голосу она продолжала всхлипывать:

— Освободи меня, расколдуй… Невыносимо жить, пока ты гонишь, преследуешь… День за днем я чувствую, как истончается моя суть…

— Неправда, — противился Лютинг, невольно отбирая у жены право на пререкания. — Тебя обещала мне судьба… Она сплела воедино наши жизни, определила пути и не могла ошибиться. Разве есть нечто дурное, предосудительное в моем искреннем желании быть рядом, защищать, любить тебя?

По-прежнему чересчур изнуренная, чтобы пошевелиться, терновая колдунья тяжело вздохнула.

— А если я не хочу этого?

— Что ж, — внутри у него заныло, — ты вольна уйти — куда угодно, с кем пожелаешь…

— И ты отпустишь меня?

— Отпущу, — судорожно выдохнул Лютинг, сам до конца не веря, что способен на подобное. — Клянусь именами своих предков, я не стану держать тебя силой… Но прошу, давай хотя бы попробуем — стать мужем и женой…

Уронив голову ему на плечо, Изольда опустила веки, слабо кивнула. Было неясно, соглашается ли она от бессилия или действительно принимает его предложение. Но покуда Таальвен мог обнимать ее, прижимаясь губами к разбитому виску, это не имело значения.

— Ты гневалась из-за оков, которые надевали в древности невестам в приморских краях, — задумчиво пробормотал он. — А знала ли, что ключи от них бросали со скалы в море с тем, чтобы жених добыл их со дна и отомкнул браслет своей суженой в день свадьбы?

— Нет, — ответила принцесса. — Что же случалось с теми, кто не находил ключа?

— Они считались недостойными женитьбы… — Отыскав обручальные кольца на ее израненных пальцах, Лютинг повертел одно, другое и, не стянув до конца, вернул их на место. — Но нередко происходило и так, что жених погибал, пытаясь отобрать заветную вещь у морской пучины. В случае несчастья обещанная ему в жены девушка должна была год носить траур, а затем вновь могла давать любовные клятвы.

— Стало быть, ты прыгнул бы за ключом, играй мы свадьбу в родовом замке Мак Тир? — едва шевеля языком, поинтересовалась колдунья. — Это хуже, чем выходить замуж по принуждению.