Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

– А грязишши-та. Стыдобы оне вовсе не имеють, – добавила вторая.

– Вота Лариса – вот же курва. На позатой неделе двух полюбовников принимала, – вмешалась третья, глуповатая на вид, с большими как блюдца глазами. – Да ишшо за раз. И как они ее трепали-та? В жопу?

– Эй, бабульки, о чем болтаете? – весело крикнул Вийон. – Сколько мусора каждая сожрет, пока не лопнет?

– Ктой-та? Чтой-та? – спросила третья, глуповато поглядывая.

– Ворюга это, – прошипела ядовито вторая и ткнула в сторону Вийона палкой. – Ты, шельма, выродок злодейский! Добрых людёв зобижаешь!

– Тише, тише, старая ты кошелка! – крикнул он весело. – А то еще старший твой услышит – и снова ребрами ступеньки на лестнице пересчитаешь!

– Вийон это, – рявкнула самая скрюченная. – Шельма! Негодяй! Вот увидишь, приду, когда тебя на рынке станут вешать!

– Не так быстро, старая! Скорей тебе кто-нибудь ублюдка сострогает на мусорке.

– Это уже и снесть неможна! Где стража? Чтобы такой-от шельма добрых людей оскорблял! – крикнула первая в ярости.

Вор только заржал и исчез в толпе.

Через несколько минут улочка вдруг закончилась, и перед Вийоном открылась площадь – широкое пространство, заставленное сотнями грязных лавок да лотков. Пространство, до этого ограниченное двумя стенами домов из кирпича и камня, вдруг раздалось в стороны, сделалось просторнее и вольнее. Над битыми, прохудившимися от времени крышами поэт видел острые, взмывающие над городом горные пики и мрачные скалистые стены Альп… Ренн был выстроен в предгорьях; с востока, юга и севера окружали его серые, насупленные скалы.

Вийон впитывал происходящее всеми своими чувствами. Поглощал шум торжища, крики, смех распутниц, вонь грязи, смешанной с навозом и отходами, ощущал толчею, толпу, проклятия. Отголоски торгов, споры и удары конских копыт. Открылся всему этому, вбирал всей душой обычный ежедневный шум проклятого города гнили и гнойных язв, почти такого же, как и любой другой город в герцогстве Конферраро. Он был его частью. И слишком хорошо знал об этом. Вдруг что-то ударило Вийона в голову, ворвалось в само его естество, болезненно ослепило глаза. Это всего лишь ветер разогнал завесу туч, и из-за серых, мрачных облаков выглянул солнечный луч. Вор выругался, не в силах вынести свет. Глаза его за долгие годы привыкли к хождению в полутьме, поэтому он быстро отскочил в тень ближайшей из лавок. Тут он вздохнул с облегчением. Взглянул на небо: дождевые тучи медленно уплывали прочь. Сквозь расщелины в их серой пелене проглядывали белые перистые облачка, освещенные сиянием солнца, далекие и таинственные. Он такого не любил. Что толку от их красоты, если никто не мог ступить на них, если не представляли они никакой пользы для людей.

В реальность он вернулся, споткнувшись о расшатанную каменную плиту – остаток древних мостовых Ренна. Снова опустив и втянув в плечи голову, он продолжил пробираться между лавками. Украдкой глянул на стены вокруг рыночной площади, на большие великолепные дома. Ну да. Все зло в этом мире исходило от богачей. Вийон был в этом абсолютно уверен. Это они, патриции славного города Ренна, обдирали до костей бедняков, выдавливали последний грошик из их кошелей, а потом развлекались, пили и гуляли не на свои деньги. Поэтому из-за богачей его никогда не мучила совесть. Прекрасно знал, что, перерезая глотки и отрезая пузатые кошели, он отбирал лишь то, что их владельцы отобрали у других. Он оглянулся и еще раз окинул взглядом дома вокруг рынка, а потом свернул в узкую, идущую вниз улочку.

Фарамона разбудило солнце – желтое, осеннее. Теплые лучи света врывались в комнату сквозь плохо задернутые шторы. Было раннее утро. Прекрасный рассвет после морозной ночи.

Фарамон некоторое время еще лежал в постели. Не то чтобы он чувствовал себя плохо: боль, которая мучила его после ухода Жанны, уже притупилась. Все прошло, да и на самом деле это не имело большого значения.

Он поднялся с постели. Медленно подошел к узкой арке окна. Сквозь оправленные в свинец стекла видел солнце. Дом, в котором он обитал, был возведен в самой представительной части ратушной площади, рядом с домами богатых патрициев и купцов-нуворишей. И теперь перед Фарамоном раскидывалось огромное пространство городского торжища, а прямо перед окнами солнечное сияние расщеплялось на острых черных башнях собора Ренна. По его телу пробежала короткая дрожь при виде стрельчатых, возносящихся в небо шпилей, мощных колонн, огромных контрфорсов и мрачных карнизов, украшенных сотнями горгулий и бестий, скалящих в ухмылке зубы. Большие ниши под навесами крыши поглядывали на него, словно уродливые глаза огромного дракона. Он опустил взгляд ниже, на двенадцать отцов мира, размещенных над входом в галерею. Тех, кто некогда дал людям свободную волю, мудрость и разум. Тех, кто перехитрил предвечного Бога. Видел их гордые черные статуи, словно глядящие на снующую внизу толпу.

Он знал их настоящие имена… Асмодей, Пруссар, Авистель, Вобис, Лурей и все остальные.

Когда-то давно и собор был другим. Еще до того как Альфреда де Вари объявили ересиархом, до того как короля Франции прогнали из-под города, до того как снова началась большая война Франции с Бургундией, тут почитали имя Бога. Собор Ренна приняли новокрещенцы. Те, кто остался верен учению Церкви, посещали храмы вне города. А время шло, и даже Папа перестал упоминать о принадлежащем ему, имея, как видно, дела поважнее. Нигде, буквально нигде не было покоя. Весь мир сотрясался от войн. Лига общественного блага герцогов Орлеана провозгласила бунт против короля Франции, в империи шли серьезные внутренние споры. Поляки купно с языческими литвинами и татарами наносили последние удары Тевтонскому ордену. А царило везде одно и то же: бедность и голод. Некуда было идти. Базель, Лион, Милан, Ренн… Везде одно и то же.

Донесшийся из-за дверей шум заставил его отвернуться от окна. Слышались чьи-то крики, жалобы, а потом стук двери где-то внизу, должно быть, в сенях.

– Бруно! Бруно!

На лестнице раздались быстрые уверенные шаги. Вызванный слуга вошел в комнату.

– Что за скандал внизу?

– Какой-то ублюдок замерз на наших ступеньках ночью, господин. Чтоб его чума взяла. Было ему с пять годков. Теперь пришла шлюха и говорит, что это ее ребенок. Хотела золота, господин. Ну так я ее и выставил за порог. Беда с этой голытьбой! Каждый год лезут сызнова! Мор бы их взял…

– Бруно! – прервал слугу Фарамон. – Этот ребенок и правда замерз у наших дверей?

– Она сама его тут оставила. Бедняки всегда так, господин. На клочки бы нас разорвали. Поэтому я ей и велел идти прочь!

– Ступай! – обронил гневно Фарамон. – Оставь меня одного.