Марина Эльденберт - Осколки времени [litres]

Помешанность мамы на чистоте никуда не делась, только если раньше ее наводила Ульяна, теперь это наверняка делала приходящая уборщица. Новенький ремонт был как с картинки. В гостиной все блестело: натертый паркет, окна, итальянская мебель, плафоны напольных абажуров, электрический камин. Над ним на полке стояли фотографии: они с мамой у залива в Петергофе в июле две тысячи одиннадцатого – мама хмурится, потому что они снова поссорились из-за того, что Ульяна «одевается как хиппи». Ульяна хорошо помнила этот день – ветреный, но на удивление теплый. Их фотографировал Стас, который тоже был не в восторге от ее наряда, и тогда в первый раз заслужил молчаливое одобрение ее мамы. И первую Ульянину обиду. Эту длинную юбку и свободную кофту она обожала, но со временем от привычного стиля и ярких цветов в одежде пришлось отказаться: Стас считал это отсутствием вкуса. Со второго фото в объектив глядел отец – немного чопорно и снисходительно, сжимая в руках грамоту и статуэтку-приз, которые вручили на выставке его предприятию, а чуть подальше, в строгой кремовой рамке, мама сияла ослепительной улыбкой на фоне осенней красоты Дворжаковых садов [4] Дворжаковы сады – парк в центральной части Карловых Вар, Чехия. .

– Завтра документы должны быть в налоговой. – Мама вышла в комнату, на ходу поправила часы под старину. – Меня не интересует как. Все.

Она нажала отбой, вздохнула и посмотрела на Ульяну:

– Так. На Мальту, говоришь? И как это тебя угораздило? Через пару лет скажешь, что летишь на Луну?

– Мама, мне предложили отличную работу.

– Да неужели? – Та улыбнулась, и вокруг глаз собралась сеточка тонких морщин. В свои пятьдесят два мама выглядела от силы на сорок: модельная стрижка на коротких темных волосах, ухоженная, подтянутая, с отличной фигурой. От нее Ульяна унаследовала васильковый цвет глаз и пухлые губы. Но к сожалению, не характер несгибаемой бизнес-леди. Сейчас бы ей это здорово пригодилось.

– Мам, не начинай, пожалуйста. Можешь ты меня хоть раз поддержать?

– Делай что хочешь, – та махнула рукой, – не маленькая уже. Чай будешь?

Ульяне, уже готовившейся держать оборону, показалось, что она ослышалась.

– Буду, – осторожно сказала она, вглядываясь в мамино лицо. – Мам. Случилось что-то?

– Нет, – та махнула рукой и бросила сотовый на диван, – да. Не знаю, Ульяш. Просто…

Она не договорила и ушла в кухню, Ульяна поспешила за ней. Мама суетилась как заправская домохозяйка: поставила чайник, протерла большой деревянный стол и достала огромный магазинный торт «Бавария», украшенный фигурным темным и белым шоколадом, карамелизированным сахаром и взбитыми сливками.

– Я помогу…

– Не надо. – Мама пригладила волосы и открыла шкафчик. – Когда все только начиналось, я не думала, что мы с твоим отцом станем чужими людьми. Я ведь любила его… да и он меня.

Ульяна потрясенно замерла. Мама, которая ни разу не говорила об отношениях между мужчиной и женщиной – только подсовывала разные книги для девушек-подростков, мама, для которой откровенность такого рода была под запретом, сейчас решила поговорить с ней об отце?

Она мягко отняла у нее заварочный чайник и кивнула на стул.

– Я сделаю. Мам, ну позволь мне. Пожалуйста.

И та сдалась. Села за стол, облокотилась о него и смотрела на Ульяну, пока та насыпала заварку, заливала ее кипятком и резала торт.

– Мы всегда были очень похожи, – мама рассеянно улыбнулась, – хотели одного и того же, любили одно и то же. Пожалуй, больше, чем мне хотелось бы: когда я думала о чем-то, а твой отец об этом говорил. Чего нам не хватало – так это капельки откровенности. Отец все держал в себе, как и я. Когда поняли, что между нами раскинулась пропасть, было уже поздно.

Она кивнула, когда Ульяна положила ей кусочек торта, и придвинула к себе тарелку.

– Поэтому я и не хотела, чтобы ты выходила замуж за Стаса. Вы вели себя точно так же, но еще вы с ним совершенно разные. Если даже у нас ничего не вышло…

– Мам, никогда не поздно все изменить. Почему бы тебе просто не поговорить с папой?

– Говорить надо было раньше, – устало вздохнула та, – а я изображала из себя сильную женщину. Даже когда дедушка умер – ты знаешь, как я его любила, я просто с головой ушла в работу. Мне хотелось бросить все, хотелось выплакаться на плече твоего отца… но я понимала, что это ничего не изменит. Точнее, так я тогда думала. У него были свои секреты, у меня свои. А я была слишком гордая, чтобы сделать первый шаг. Или слишком глупая.

Ульяна отковырнула кусочек торта, который показался ей безвкусным, несмотря на всю красоту взбитых сливок и крема с абрикосовым конфитюром, посмотрела через мамино плечо на холодильник, увешанный магнитиками из самых разных стран. Всю свою молодость родители посвятили работе и тому, чтобы стать друг от друга как можно дальше, а теперь заполняли жизнь другими людьми и путешествиями.

В окнах соседнего дома отражалось заходящее солнце, отчего они казались огненными. На высоком по-летнему небе не было ни облачка: в Волгограде осень всегда теплее, да и приходит позже.

– Обещай, что поговоришь с папой. Один раз. Просто расскажи ему то, что сказала сейчас мне.

Мама коротко улыбнулась, но ничего не ответила.

Ночью, ворочаясь на новом диване в своей старой комнате, в которой ничего из прошлого не осталось, Ульяна никак не могла заснуть. Ей не давало покоя то, что сказала мама. Сэм ничего не говорил про Стаса – о том, что его пригласили на Мальту. Почему? Не хотел напоминать или посчитал, что для нее это теперь не имеет значения? Как бы не так! Им придется постоянно видеться, но она не представляла, как будет чувствовать себя в его присутствии. А Стас? Каково будет ему – видеть ее с Сэмом? Она сама росла с мыслью, что сдержанность – это хорошо, что не стоит вываливать на другого человека печали и страхи, лучше пережить, перебороть в себе и отпустить. Но так ли это на самом деле? Похоже, ей есть чему учиться, даже не считая дара архитектора: откровенности. Нельзя позволить, чтобы чувства затянул лед отчуждения, как случилось у матери и отца.

Она никогда и ничего не станет скрывать от Сэма. Никогда и ничего.

Осознание того, что она уезжает из страны всерьез и надолго, настигло в тот момент, когда самолет оторвался от взлетной полосы. Ульяну слегка вдавило в сиденье, а Домодедово стало стремительно уменьшаться. Несмотря на то что подремать удалось всего ничего, усталости не было. Она украдкой взглянула на Сэма – глаза закрыты, хмурится. Болит голова или что-то не дает ему покоя?

Ульяна повернулась и мягко погладила его запястье.

– Все в порядке?

Сэм перехватил ее руку и крепко сжал в ладони, усталость в его глазах растворилась без следа, сменяясь теплом.