Филипп Крамер - Мир Чаши. Дочь алхимика

— У меня было предчувствие, что я тебя увижу, — сказал Гар, разливая по бокалам прозрачное золотистое вино, — поэтому взял с собой кое-что. Вещи как раз успели перевезти к утру…

Здоровой рукой он открыл замок стоявшего в углу походного сундука. Под сколоченной из толстых досок, стянутой полосами черного железа крышкой в аккуратных, выложенных мехом и снабженных хитрыми защелками гнездах покоились серебряные слитки — точно такие же, как те, что дядя присылал де Крисси. Зрелище завораживало само по себе — не видом богатства, но разумностью устройства, тщанием работы и прекрасным сочетанием светлого серебра с темным мехом и навощенным деревом; дядя же, почти не обращая на него внимания, нажал потайные клавиши где-то на боках сундука, воспроизведя некую комбинацию, отчего раздался пружинный щелчок. Гар с помощью одного из двух своих слуг снял верхнюю часть сундука, где лежали слитки, и пригласил Жозефину заглянуть внутрь.

Там, в уютном гнезде из сена, веточек и пуха, свернулась клубком небольшая, с петуха, зверюшка. Можно было разглядеть гладкий мех, перья и пару вполне серьезного вида крыльев — и все это отливало чистым серебром.

— Серебряный грифон… — прошептала девушка и протянула руку к дивному зверю. Осторожно, нежно-нежно коснулась шелковистых перьев, чуть отодвинула душистое сено — так, чтобы увидеть увенчанную клювом морду. Грифончик спал, поджав лапы и накрывшись крыльями, и прикосновение его не разбудило. — Знаешь, я была уверена, что он у тебя есть.

— Это — последний Небесный Зверь, живая легенда. Только спит очень давно…

— Это ведь он Клаус?

— Да, — кивнул дядя, и в глазах его были тепло, нежность и печаль. — Серебряный грифон Клаус, а Всадник его — Лилия де Крисси.

— Мама?!

— Именно она.

— Но он же такой… маленький… — Наедине с дядей и этим чудом Жозефина могла позволить себе расслабиться и побыть не предводителем, не магом, не бойцом, а просто собой.

— Он не унесет всадника, но я помню, как он летал. Как они играли с Лили — она, счастливая, смеялась, а он носился вокруг нее, такой же счастливый. Проклятие Первых постигло не только Всадников, но и их Зверей, вот он и вырос только таким.

— Расскажи о проклятии, — попросила девушка. Она помнила: что-то подобное было в полусказках-полулегендах, которые матушка рассказывала ей на ночь, а еще его упоминал мастер Феликсефонтий в свой первый визит.

Гар взглянул сначала на нее, потом на Клауса и заговорил размеренно и напевно, словно читая древнюю книгу:

— Легенды говорят, что материк населяли Первые — нездешние существа, искусные и в бою, и в магии, и во всяком искусстве. Люди же попадали сюда морем и почти всегда — с севера. Чаши сложно достичь, потому что она не лежит у самого Ствола, а находится у нижней развилки Ветвей, и пройти к ней могли только самые смелые, упорные и одаренные доброй удачей — словом, герои. Первые спасали тех, чьи припасы кончались, а корабли разбивались о скалы. Люди становились их слугами и учениками, они перенимали магию и знания этого мира и множества других. Главным же знанием было то, как сохранить равновесие и мир в Чаше — этого желали сами Первые. Кроме всего остального они научили людей бороться с тварями Корней и пробуждать Яйца Сущности. Небесные Звери, раньше носившие только Первых, стали избирать достойнейших людей своими Всадниками. И однажды, увидев, что в Чаше много людей и у них есть знания для выживания и благоденствия, Первые решили покинуть Чашу, уйдя в мир, где еще не было гармонии, чтобы принести ему эту гармонию, как они принесли ее Чаше. Но последний из них отказался шагнуть во Врата. Он любил Небесную Всадницу и не желал покидать ее и их детей, а дороги туда ей не было. Врата же не могли закрыться, пока все Первые не уйдут из Чаши. Открытые, они подвергали Чашу опасности: с той стороны рвались чудовища, и только Первые, звавшие своего сородича, сдерживали их. Тогда Всадница, не в силах смотреть на его муки и обрекать Чашу на нашествие чудовищ, обняла любимого и вонзила в него нож. Как только жизнь ушла из него, Врата закрылись, но Первые, видевшие его смерть, прокляли эту Всадницу, весь ее род и всех Небесных Всадников: пусть вы так же истекаете кровью, как наш собрат, был приговор. Пусть вы увидите, как силы покидают ваших братьев и сестер. Пусть ваши дети и внуки слабеют и чувствуют это.

Мужчина вздохнул, смаргивая вставшие перед глазами видения, и продолжал:

— Через полторы тысячи лет проклятие сбылось окончательно. Последний Всадник поднялся в небо пятьсот лет назад. Из каждого десятка Яиц Сущности пробуждалось хорошо если одно, и ни один Зверь уже не вырастал настолько, чтобы нести Всадника. Потом пробуждаться стало одно Яйцо из полусотни, потом из сотни, а потом… — Он махнул рукой так, будто это его дети умирали у него на глазах. — Клаус — последний из Небесных Зверей.

Жозефина слушала молча, боясь нарушить плавное течение дядиного рассказа даже лишним вдохом или неловким движением. Сердце щемило от горького сознания того, что перед ней лежит последний осколок легенды. Прокляли ли Первые ту Всадницу за кровавое преступление или же за то, что она, человек, сделала выбор за любимого?..

— И давно он спит? — Девушка не стала преодолевать искушение еще раз коснуться нежных перьев сияющих серебром крыл.

— Увы, давно. Он уснул еще до твоего рождения. Уснул, но не умер. — Дядя явно говорил о чем-то очень значительном — даже более значительном, чем то, что легенда оставалась живой. — Ты можешь не знать, Жози, да… Небесные Звери не могут жить без своих Всадников. Твоя матушка жива.

Знание сердца, подтвержденное реальностью, расцвело в груди пламенным цветком. Отец жив. Мама жива. Серебряный грифон тоже жив. Чувствование за чувствованием — смутное, живущее вопреки тому, что знало сознание и видели глаза, — обретало плоть, и силы росли. Если они живы, значит, их можно встретить. А если их можно встретить — значит, возможно всё.

Боль, окольцовывавшая грудь, истаяла, уступив место чистой радости, напрочь изгнавшей страх. Жозефина наконец ощутила себя свободной. Мама жива, и это было чудесным и радостным не меньше, чем жизнь серебряного грифона.

— Спасибо, дядя, — просто и с огромным чувством сказала она, и Гар с улыбкой потрепал ее каштановые кудри.

Они помолчали, глядя на Клауса. Дыхание приподнимало крыло, накрывающее тело, шевелило перья, и на каждом вздохе по зверюшке проходила волна серебряных переливов.

— Он — последний, — тихо проговорил Гар. — Последнее свидетельство о том, что Всадники — не просто легенда.

— У меня тоже есть что тебе показать, — и Жозефина вынула из поясной сумки одну из самых своих больших драгоценностей — Яйцо Сущности.