Ольга Белова - 8848

Правила вроде как казались незамысловатыми.

Взять хотя бы — «Себе не врать». (Люсинда приводила в пример блондина — нужен блондин, значит, заказывай блондина, и не твоя забота, как его тебе доставят! Марья, недолго думая, вместо блондина подставила ботинки — старые каши просили.)

Следующее правило гласило — «Об том, об чем мечтаешь, никому не говори». (Это и без книжки было понятно — сглазят!)

Или вот еще — «Как можно подробнее описать, что хочешь». (Тут-то и была основная работа, и вот тут-то Марья больше всего и боялась оплошать.)

И наконец — «Не завираться, не искушать судьбу, не требовать невозможного, а главное — ненужного». (В пример был взят президент Обама, его заказывать Люсинда не рекомендовала, мужчина хоть и завидный, но женат, две дочери, негоже разбивать семью — Марья и сама все это прекрасно понимала, к тому же себе всегда лучше искать из своих, а то ведь детей потом задразнят…)

Просить, по мнению Люсинды, можно было все что угодно, но нужно помнить, что на твое желание будет отрываться вселенная, которую на пустяки, как она поняла, отвлекать не стоит. В конце автор сделала некоторое послабление, не каждый в состоянии словами обрисовать, что ему хочется, таким разрешалось малевать картинки. Сразу после прочтения Марья и нарисовала свои будущие ботинки, их-то и нашла нынешним утром! Вот тебе и… «Властв… уй над судьб… ой!» — Марья чуть не хлопнула себя по лбу, так вот что таилось за оборванными буковками!

Перечитав страничку с загнутым листком, Марья принялась за вторую в своей жизни художественную работу. Художница из нее была никудышная, но Марья брала старанием: тщательно вырисовала воротник, мех не стала рисовать, нужно и честь знать (да и кто бы выбросил пальто с воротником), сделала его подлиннее, чтобы не поддувало, посадила шесть пуговиц — опять-таки чтобы не задиралась пола, каким-то макаром ей удалось даже создать ощущение тепла и толстости. Рисуя, художница постаралась учесть ошибки, допущенные с башмаками, тогда она — пусть уж Люсинда ее простит — до конца не верила, что из всего этого что-нибудь да выйдет. Сейчас бы она, конечно, нарисовала не огромные мужские ботинищи (она ни в коем случае не жаловалась и уже приготовила толстые стелечки), а женские сапоги, подлиннее, хотя был и риск — икры у нее толстущие, вдруг бы не сошлись, что тогда? Другие заказать неудобно, скажут — о чем раньше думала?

Рисунок в скором времени был закончен. С листками этими тоже была целая морока, в книжке была отдельная глава, посвященная этому, в которой другие читатели делились своим опытом с такими, как Марья. Судя по письмам читательниц, действовал кто во что горазд: кто-то вешал листки на магнит на холодильник, чтобы всегда было перед глазами (хотя это и противоречило правилам), кто-то просто оставлял в блокноте, а одна, кажется, Дженнифер из Сиэтла, стыдно сказать, засунула бумажку в бюстгальтер и так с ней и ходила.

Марья, как и в первый раз, убрала блокнотик и книжку в сумку — с ботинками метода сработала, так что и нечего было выдумывать что-то еще. Ночью спала плохо, долго копошилась, переживала, как бы чего не упустила и не испортила пальто.

Проснувшись, Марья засобиралась, надела старые ботинки — новые было жалко, да и не такие холода, чтоб вещь трепать, — приготовилась к тому, что и пальто найдется не сразу (ботинки она аж две недели выхаживала). Люсинда на это тоже указывала — быстро только куры несутся, а вселенной тоже требуется время, чтобы осуществить задуманное, все не с бухты-барахты! В этом был особый смысл — вдруг кому другое что забожается, что ж тогда, вселенной лишнюю работу делать? Часа три Марья усердно ходила, продрогла до костей, пальто не нашла, зато вдалеке увидела Георгия Ивановича — наконец-то будет кому рассказать и про ботинки, которые уже нашлись, и про пальто, которое только должно найтись. К тому же, как она успела приметить, Георгий Иванович сильно поистрепался, и ему бы тоже не помешала и новая шапка, и новые ботинки. Конечно, такой, как он, Люсинде не поверит, с его-то инженерным образованием, а она возьмет и за него все нарисует — главное, только выведать, что ему перво-наперво нужно, чтобы вселенную почем зря не беспокоить.

Почти детективная история

Хочешь жить — умей вертеться.

Народная мудрость

Павел Андреевич потянулся к магнитоле, Rock FM докрутил очередной шедевр, мурашки, оставив приятные последствия, разбежались по телам мужской аудитории слушателей, музыкант последний раз ударил по струнам, и эфир перехватила новостная щебетунья. Францию захлестнула волна беспорядков, футбольные фанаты забросали фаерами стадионы Лилля и Марселя, могучая кучка наших соотечественников отметелила тучу иностранных подданных, пока местная полиция расстреливала и своих, и чужих слезоточивым газом, за океаном ухлопали несколько десятков геев. Заметив брешь в своих рядах, геи всех стран сплотились, вышли на парад, но их тоже разогнали… В это самое время в старушке Вене товарищи в костюмах Адама, нимало себя не жалея, оседлали велосипеды и промчались по улицам, отстаивая свой собственный взгляд на вещи. Что-то где-то рвануло, очередной террорист-фанатик, прихватив с собой несколько человек, отправился в путешествие в одну сторону… Мужчина переключился, на другой волне было все то же самое, только вид сбоку, попытка намбер три — и из колонок вырвался вечно молодой голос Цоя:

«…Город в дорожной петле, а над городом плывут… И две тысячи лет война…» — отчеканивали бессмертные слова колонки.

Павел Андреевич оставил Цоя, поправил что-то в ухе, с деревьев все реже срывались листья. «Еще неделька-другая — и можно менять резину», — по старой привычке всплыло в памяти — времена, когда он сам занимался машиной, давно прошли, теперь это делали специально обученные люди.

***

Лада крутилась возле зеркала, прикладывая то к одному ушку, то к другому недавно подаренные серьги; капельки змейкой спускались вдоль длинной шейки, девушка еще разочек облизнулась, прежде чем коробочка захлопнулась, — и этим придется отлежаться у Ирки. Лада, безусловно, не относилась к числу несложившихся женских судеб, своим горбом зарабатывающим себе на хлеб, тем не менее в свое время сделала всё, чтобы Пупсик пристроил ее на работу, — теперь в ее распоряжении был маленький, персональный муравейник, работающий, как часы, зам и свободный график, работа оказалась прекрасной ширмой для личного времени и пространства — и не только… В любой приличной организации регулярными пайками капают премии, под прикрытием которых удобно легализовывать «левую» (подаренную не суженым) ювелирку — вырученная при этом денежка аккуратно складывалась на счет старушки матери, оставшейся, как в страшном сне, где-то в Урюпинске. Лада не завиралась, не удваивала, как некоторые, барыши, разводя на один и тот же подарок и мужа, и любовника, но и не разбрасывалась — курочка клюет по зернышку (из памяти еще не выветрилась съемная пополам с Иркой комната, одна на двоих пара колгот). В прежних тесных взаимоотношениях целесообразности более не наблюдалось, тем не менее Лада пока придерживала подругу при себе, дарила с барского плеча разонравившиеся блузочки, скидывала надоевшие кофточки. Ирка, привыкшая быть тенью, как и раньше, слизывала Ладину прическу, делала себе такие же, как у подруги, когти. Лада смотрела на все это сквозь пальцы, особенно теперь, когда вышла замуж за Пупсика, подруги все реже пересекались, а если бы даже гипотетически и оказались в одной компании, стоило им обернуться — и сразу становилось ясно, кто красавица, а кто каракатица.