Джон Краули - Бесконечные Вещи

— Да, здорово. Вот бы такое случилось с каждым из нас.

Оба громко засмеялись, одновременно кивнув, как будто проделали смешной трюк. Пришла их очередь, и Пирс с удивлением увидел на щеках Роузи слезы, когда она взяла шишковатую ладонь старика и стала слушать слова, которые он говорил ей одной.

Пирс подошел следующим. И его обняли с внезапной благодарностью, и в ее больших глазах снова появились слезы; Роузи выглядела, как потерпевший кораблекрушение странник, добравшийся до берега и радующийся всякому человеческому общению. Споффорд выглядел более мужественно; каждый из них похлопал друг друга по спине, как будто хотел выбить кость из горла. Пирсу показалось, что от бороды Споффорда или его воротника пахнет благовониями.

Он был последним в линии поздравляющих, и они взяли его за руки с двух сторон и потащили к длинному столу под дубами. Они говорили о многом. Пирс почувствовал, как солнце греет спину, и подумал, что не должен был надевать черное, хотя все его костюмы были черными .В краткий миг тишины он спросил, со сжавшимся в груди сердцем, слышала ли Роузи что-нибудь о Майке, и если слышала, то как он.

— Исчез, — сказала она. — Просто исчез. — Где-то посреди зимы он перестал звонить и не появился, когда пришла его очередь забрать Сэм; ни он, ни кто-нибудь, представляющий его, не явились на новое слушание дела об опеке, которого добился Алан Баттерман, и поэтому его претензии испарились, рассеялись, как и ее в тот день, когда она час просидела не в том месте в суде Каскадии и Сэм у нее забрали. Он исчез, и, кажется, не только из округа, но и вообще из штата, исчез без следа.

— Потом он позвонил мне из Индианы или Айовы, не помню, — сказала она. — Хотел сказать мне, что он там, что он еще там, что он все еще, ну, ты понимаешь. Но с тех пор — ничего. Не думаю, что что-нибудь изменилось.

Пирс кивнул. Казалось, вопрос не взволновал ее; на самом деле она положила руку на его черный рукав, как будто знала, что ему было тяжелее спросить, чем ей ответить, и почему. Он вспомнил — он не вспоминал об этом с середины зимы, тогда слишком многое свалилось ему на голову, — как одним темным утром дал Роз Райдер две сотни долларов Феллоуза Крафта, его долю денег, найденную в доме Крафта, в книге, где же еще; две сотни долларов, деньги для бегства, заменившие деньги, которые она заплатила Пауэрхаусу за обучение их магии. Что, если они еще у нее, что, если пришло время, когда... Он помнил, что купюры были странно большими, пришедшими из более ранней денежной эры, и, может быть, их больше нельзя потратить. Пирс почувствовал неизбежность всего того, что совершили он, она и все мы повсюду, и все еще совершаем. Неизбежные и неразделимые вещи, изменяющиеся при каждом повторении, прошлое и настоящее, словно мальчик и его мама, держатся за руки и описывают широкие круги: один стоит и заставляет другого бегать вокруг него, а потом, наоборот, другой носится вокруг первого, и в то же самое время оба движутся вперед, через лужайку, в будущее, неспособные идти друг без друга. Если именно это он знал или имел в виду, когда думал о пути, по которому движется мир, тогда, возможно, Ру не права, сказав, что это очевидно, что все это знают. Или что это само собой разумеется.

Как раз сейчас Ру повернулась к нему. И издали подняла руку. Все трое ответили ей тем же приветствием.

— Как себя ведет «кролик»? — спросил Споффорд. В своем вневременном наряде он казался едва ли не нахально расслабленным, как будто женился бесконечное число раз и только этим и занимался.

— Хорошо. Очень хорошо.

— Прекрасная маленькая машина. — Он улыбнулся хорошо знакомой Пирсу улыбкой, как если бы пошутил, не зло, но тревожно, как если бы знал о таких достижениях Пирса, о которых не знал сам Пирс.

— Да.

— И хорошая для зимы. Сильная. Привод на передние колеса.

— Так и будешь заниматься овцами? — Пирс, защищаясь, сменил тему. — Их стало больше?

— Намного.

— Ты так и будешь сидеть на склоне холма и рассказывать им историю?

Тихо подошла Ру, встала перед ними, слушая конец их разговора.

— У меня больше нет истории, которую можно рассказать. — Он встал, заслонил огромной рукой глаза и взглянул вдаль, потом на Ру.

— О, да, — сказал Пирс. — Да. «Рассказывать им историю» — я имел ввиду «считать овец». На более старом английском. «И каждый пастырь говорит со стадом, в долине, сидя под платаном» [441] .

— Откуда он все это берет? — спросил Споффорд у Ру.

— Поздравляю, — сказала она и крепко стиснула опешившего Споффорда.

Пришло время для торта и тостов, из которых одни были длинными и слезливыми, а другие косноязычными и искренними. Костлявая мать Роузи (рядом с которой сидел ее новый старый муж, чувствовавший себя в высшей мере непринужденно, несмотря на то что никогда здесь не был) рассказала нам о детстве Роузи, проведенном в этом месте и в этом округе, и на ее глазах сверкнули слезы.

— Это было очень давно, — сказала она.

Последний тост произнес тот самый пожилой джентльмен в полосатом костюме, который тоже оказался Расмуссеном, самым старшим в клане, и Пирс вспомнил его — ну конечно, он был здесь год назад на похоронах Бони; неужели с того времени прошел только год? Он поднял свой стакан выше остальных, так высоко, как будто это был не стакан с вином, но факел или эгида [442] , и держал его так, чтобы мы все видели; потом заговорил звонким, отчетливо слышимым голосом, хотя и не громким.

— Будь такой, как ты была, — сказал он. — Светлым взором будь светла. Купидонов крин багряный, покорись цветку Дианы [443] .

Многие кивнули, как будто эта мудрость должна была прозвучать; кто-то снисходительно засмеялся; а те, кто не все расслышал, все равно подняли стаканы. Пирс подумал о собственных глазах, не смазанных и не отмытых — пока, может быть, — и тревожное недовольство собой и всем, что он знал и не знал, поднялось в нем. Роузи, однако, не поняла сказанного и решила подойти и спросить; однако по пути отвлеклась и, через какое-то время, опять села на белый стул со светлым шампанским в руке. На миг все отошли от нее или повернулись к ней спиной. Она отпила вино — замечательно свежее и холодное, как будто розлитое в Раю или на небесах — и подумала о том, что случилось с ней почти двадцать лет назад. Она не в первый раз вспоминала об этом и не полностью, ибо это была одна из тех вещей, которую мы не должны полностью открывать, чтобы вспомнить; нам нужно лишь похлопать ее по обложке и взглянуть на фронтиспис; и так всегда, хотя значение события может измениться.

Это произошло тогда, когда она, еще совсем маленькая, недолго жила в этом округе с отцом и мамой, и они послали ее поиграть на большую ферму с девочкой, которую она не знала раньше и которая ей не понравилась, как она поняла, проведя с ней весь день на огромном голом дворе и в сарае. Наконец, она решила, что с нее хватит; она еще раньше определила, что если пойдет по грязной дороге или тропинке через лес за домом, то, в конце концов, выйдет на знакомое шоссе и сможет дойти до дома. Сопровождаемая холодными проклятиями другой девочки, она вошла в лес по достаточно ясной дороге, ожидая, что очень скоро — меньше, чем через полчаса — выйдет из леса на равнину. Но через какое-то время путь назад скрылся за деревьями, дорога сузилась, превратилась в тропинку, стала менее ясной (как и предупреждала другая девочка, пытаясь заставить Роузи остаться с ней); ей показалось, что она видит впереди продолжение среди лишайчатых валунов и лесных растений, но, когда она попыталась добраться до него, оно куда-то исчезло — когда ты добираешься туда или тебе кажется, что ты добираешься, то вместо заросшей сорняками и молодыми деревьями тропинки находишь только сорняки и молодые деревья. Эта средняя часть пути не может длиться очень долго, и, если продолжить идти прямо, обязательно опять выберешься на тропинку, ведущую наружу. Она шла так долго-долго. Однажды она попала в болотистое место и промочила тапочек и носок — плохой знак! — а лес, казалось, глазел на нее или отворачивался с тревожным равнодушием, которое скапливается в глуши как знак того, что человеческое жилье осталось позади; Роузи пока еще не паниковала, хотя и понимала, что скоро может запаниковать, и вот тут лес вдали, неохотно сдаваясь, действительно стал реже, показалось небо и открытое пространство впереди. А потом вернулась тропинка, как она, конечно же, знала; значит, она бродила не слишком долго по лесу и подлеску или, еще хуже, не вернулась назад, чтобы столкнуться с этой тощей противной девчонкой. Тропинка расширилась, стала настоящей дорогой, разделенной на две колеи с травяным бугром между ними, и Роузи уже видела, где дорога выходит из леса через арку из деревьев. Она вышла, но оказалась не на мощеной дороге, как ожидала, но на краю неровного поля, через которое, наверно, и шла дорога. Очень маленького поля. По одну сторону которого находился дом фермера, а по другую — серый сарай. На дороге, которая вела к ним, стоял грузовик. И детская коляска с куклой на дороге. Все эти вещи были ужасно знакомыми, ужасно чужими и совершенно невозможными здесь, в конце пути. Появилась тощая девочка в полосатом платье и, неопределенно щурясь, поглядела на Роузи.