Стивен Эриксон - Буря Жнеца. Том 2 [litres]

Глупец оставил свою центральную позицию, а вместе с ней и возможность управлять битвой. В его группе не было знаменосца, вокруг которого могли бы собраться остальные воины. Если Красная Маска до сих пор жив, он, как и остальные, покрыт грязью, неузнаваем и потому бесполезен.

Ей так хотелось ощущать триумф, торжествовать. Однако она прекрасно понимала, что потеряла уже треть своей армии – если даже не больше.

Поскольку оул’даны не хотели признавать очевидного. Да, разумеется, на плен им рассчитывать не приходится – речь сегодня лишь о взаимном уничтожении, – однако болваны даже не пытаются бежать, хотя у них есть для этого все возможности, поскольку на дне моря кавалерия не сможет их преследовать, а от тяжелой пехоты они тоже без труда оторвутся. Проклятье, им следовало бы обратиться в бегство и оставить себе возможность для других сражений!

Вместо этого упрямцы стояли насмерть – сражались, убивали и умирали сами.

К ним присоединились даже старики и женщины, добавив к общему месиву свою изуродованную плоть и расплескавшуюся кровь.

Боги, как же она их ненавидит!

Брол Хандар, наместник провинции Дрен, ощутил у себя во рту вкус крови женщины и с внезапным удовольствием сделал глоток. Та залила его кровью, когда он, наклонившись, сделал выпад и пронзил мечом ее грудь. Тугой горячий поток ударил прямо ему в лицо. Она рухнула на спину, а он выдернул меч и развернулся в поисках очередной жертвы.

Но со всех сторон были лишь его воины, неподвижные, не считая тех, кто никак не мог отдышаться. Бойня раненых или лишившихся коней оул’данов сразу приняла какой-то лихорадочный характер, словно всеми арапаями овладел один и тот же кошмар, и однако в самой резне было столько удовольствия, что, когда она вдруг завершилась, воздух вокруг них словно застыл от ужаса.

Это, осознал Брол Хандар, совсем не то же самое, что убивать тюленей на родных побережьях. Необходимость бывает самого разного вкуса, иногда – горького, иногда – невыносимо сладкого. Кровь той женщины все еще ласкала глотку, словно дикий мед.

Отец Тень, я что, рехнулся?

Он осмотрелся кругом. Мертвые оул’даны, мертвые лошади. Воины эдур, клинки влажные, с них капает. И вороны уже слетаются на пир.

– Наместник, вы не ранены?

Брол вытер с лица кровь и покачал головой:

– Играть построение! Мы отправляемся на поле битвы, чтобы убить еще врагов. Чтобы всех поубивать!

– Есть!

Полуослепший от грязи Масарк сделал несколько неверных шагов и понял, что рядом прямо сейчас никого нет. Где Красная Маска? Жив ли он? Ответить было невозможно. Зажав рукой бок – острие меча прокололо там кожаный доспех, между пальцев сочилась кровь, – молодой ренфайяр заковылял через грязь к платформе – однако с востока враг уже оказался от нее совсем близко, а наверху никого не было.

Неважно.

Единственное, что ему сейчас хотелось – вырваться из грязи, забраться на деревянный настил. Слишком много товарищей исчезло у него на глазах в глубоком влажном иле, и это пробудило в нем жуткие воспоминания о погребении заживо – в ночь собственной смерти, когда его мозга коснулось безумие. Нет, он не упадет, не утонет, не погрузится во мрак, заполняющий глаза и рот.

Его сжигало пламя неверия. Красная Маска, их великий вождь, который вернулся, который обещал оул’данам победу, избавление от летерийских захватчиков – подвел их. Теперь мы умрем. Весь народ. Наша земля, эти бескрайние равнины, забудет даже эхо наших жизней. Мы уходим навсегда.

В это было невозможно поверить.

Однако это истина.

Красная Маска, ты нас погубил.

Он добрался до края платформы, ухватился за нее свободной рукой – той, в которой должно быть оружие. Он его что, потерял?

Сзади раздался нечеловеческий вопль, Масарк успел наполовину обернуться, чтобы увидеть под краем шлема серое искаженное лицо, сверкающее глазами сквозь слои потрескавшейся грязи.

В груди у Масарка вспыхнул огонь, он почувствовал, что поднимается вверх, что его толкает эфес меча и скользящий сквозь него поток раскаленного железа, рухнул на спину – на доски платформы, летериец вскарабкался следом, топая, чтобы сбить грязь с сапог, и не переставая давить мечом, который уже не мог идти дальше, глубже, поскольку вышел у Масарка из спины и глубоко зарылся в дерево. Усевшись на ренфайяра, летериец, оскалив зубы в разводах грязи и глядя Масарку прямо в глаза, принялся вытягивать меч.

Он что-то говорит, понял оул’данец, повторяет раз за разом на своем гнусном летерийском. Масарк сосредоточился – надо понять, что говорит ему этот человек, который его убивает.

Однако мир уже угасал, слишком, слишком быстро…

Но нет, я услышал тебя, солдат. Услышал, и да, я понял…

Летериец смотрел, как из глаз юного оул’данского ублюдка вытекает жизнь. И хотя его собственный рот был оскален, словно в радостной ухмылке, хотя его собственные глаза были широко открыты и сверкали, слова все рвались и рвались наружу в безостановочном заклинании:

– Жить, умоляю, жить, умоляю, жить …

В семидесяти шагах оттуда Красная Маска вскарабкался на спину своего коня – одного из немногих оставшихся – и резко натянул поводья, заставив его развернуться. Кнут он потерял, однако топор с лезвиями в форме полумесяцев, иззубренный, заляпанный кровью, держал в руке.

Боги, он стольких уже успел убить, стольких успел – и столько еще оставалось. Он это знал, чувствовал, жаждал этого. В бока коню ударили каблуки, конь рванулся вперед, разбрызгивая копытами грязь. Скакать – безумие, но это единственный выбор, другого нет.

Тысячи летерийцев уже убиты, но их еще резать и резать. Включая саму Биватт, да – он объезжал сейчас бурлящую человеческую массу с восточной стороны, далеко обходя загибающийся фланг летерийского окружения – это все неважно, его воины прорвутся! Расшвыряют ублюдков, разорвут их редкие цепи.

Красная Маска еще вернется – когда разделается с Биватт, разумеется, – чтобы тоже принять участие в бойне, и о да, вот и его к’чейн че’малли громыхают, спеша к нему присоединиться. Все вместе, втроем, они ударят в бок летерийской армии, словно огромный меч. Раз за разом, убивая всех, кто встанет на пути.

Справа приближается Саг’Чурок – только взгляните, как он вздымает в нетерпении свои огромные руки-мечи! А Гунт Мах сворачивает, чтобы зайти изнутри, оказаться между Красной Маской и надвигающейся цепочкой легкой пехоты со своими жалкими копьями. Гунт Мах прихрамывает, однако поразившее ее копье выпало, или она нашла способ его выдернуть. А боли зверюги не чувствуют.

Они уже почти совсем рядом, здесь, снова с ним – ведь они его избрали!

Победа сегодня за нами! Победа!