Стивен Эриксон - Буря Жнеца. Том 2 [litres]

Решение, выбор, все само собой.

Что именно он хотел спросить? Воспоминания об этом не осталось. Воспоминание ушло, растаяло. День был очень жарким.

Подойдя к входу, он увидел, как его брат – который сидел, свесив ноги, на краю шедшей поверху галереи – соскользнул вниз. Но не упал на пол. Ему не дала веревка вокруг шеи.

Тогда его брат – лицо которого потемнело, глаза выкатились, а язык вылез наружу – начал плясать в воздухе, в падающих сквозь дыры в крыше пыльных солнечных лучах.

Клюв бросился к нему – в игре с веревкой, в которую играл его брат, что-то пошло не так, он мог задохнуться! Обхватив руками дергающиеся ноги брата, он изо всех сил постарался его поднять.

Он стоял там и, наверное, кричал, хотя, быть может, и нет – амбар был заброшенный, стоял на отшибе, если звать на помощь, никто бы все равно не услышал.

Брат попытался отшвырнуть его ногами. Он бил кулаками ему по макушке – больно, но не слишком, руки едва доставали, потому что Клюв был младше брата и совсем еще мал ростом. Так что он держал.

Мышцы его рук горели огнем. Плечи. Шея. Ноги тряслись, потому что ему пришлось встать на цыпочки – когда он попробовал держать ниже колен, брат согнул ноги и опять начал задыхаться.

Горело уже везде. Все тело Клюва.

Ноги больше не выдерживали. Руки тоже. Когда они не выдерживали, брат задыхался. По рукам и лицу Клюва потекла обжигающая моча. Потом запахло даже хуже, с братом такого никогда не случалось – и все ведь из-за какой-то так некстати захлестнувшейся веревки!

Клюв больше не мог держать, когда ты младший брат, иной раз бывает слишком трудно, а он как раз младшим и был. Старший брат наконец перестал брыкаться, мускулы его ног расслабились, обмякли. Два пальца одной руки слегка гладили Клюва по волосам, но шевелились они лишь тогда, когда шевелился сам Клюв – значит, с ними было то же, что и с ногами.

Хорошо, что брат перестал бороться. Наверное, он все-таки сумел ослабить петлю на шее и сейчас отдыхает. Хорошо – потому что Клюв уже упал на колени, изо всех сил обнимая ступни своего брата.

И не вставал.

Пока, через три колокола после заката, один из отправившихся на поиски конюхов не заглянул в амбар с фонарем.

К тому моменту вечернее солнце уже непоправимо испортило селян Клюва, их лица искривились в горестных гримасах, и Клюв за ними не вернулся, не стал лепить им новые лица. Фигурки так и остались на придорожном камне, который уже ничего не значил, с каждым днем все больше оседая под солнцем.

С того дня, когда он в последний раз видел брата, в доме случилось много плохого. Но продолжалось оно совсем, совсем недолго.

Он не знал, почему сейчас, зажигая внутри себя все свечи до одной, чтобы осветить мир и спасти своих друзей, думает о брате. Очень скоро он перестал чувствовать тех, кто его окружает, от них остались разве что смутные пятна. Капитан, Кулак, все солдаты, что были его друзьями, – он позволил свету распуститься и обнять их всех, чтобы укрыть от страшной, темной магии, что грозила обрушиться прямо им на головы.

Магия стала слишком могучей, тем семи магам ее уже не удержать. Они создали нечто такое, что теперь уничтожит их самих, однако Клюв не мог позволить, чтобы оно повредило его друзьям. Поэтому он зажег свой свет еще ярче. Сделал его твердым. Хватит ли этого? Он не знал, но хватить должно, потому что без друзей никого и ничего быть не может.

Ярче, жарче, так горячо, что свечи разбрызгались каплями воска, и каждая капля сияет ярко, словно солнце. И когда вспыхнули все разноцветные свечи, получилось так, что цвета, смешавшись, стали белым.

И не только это – когда одна свеча за другой присоединялись к исходящему из него потоку, Клюв чувствовал, что с него смывается, счищается некая грязь, жрецы называют это очищением , хотя ничего-то они об очищении не знают, оно не имеет ничего общего с приношениями крови или денег, с тем, чтобы голодать или истязать себя, чтобы читать мантры, пока мозг окончательно не онемеет. Ничего подобного. Очищение, как теперь понял Клюв, – это навсегда.

Все вокруг сияло, словно освещенное яростным внутренним огнем. Почерневшие обгорелые стебли стремительно распускались. Камни сверкали, словно драгоценные. Сияние бушевало со всех сторон. Скрипач видел своих солдат, видел насквозь в пульсирующих вспышках, до костей, до сгрудившихся под ребрами органов. Видел, что одна сторона тела Корика – ребра, левая рука, плечо, бедро – вся покрыта следами давнишних переломов. Видел три вмятины от костяшек пальцев на черепе Спрута под сделавшимся прозрачным шлемом – его стукнули в беззащитном младенчестве, когда кости были еще мягкими. Видел между ног Улыбки все те повреждения, что она сама себе нанесла. Видел, как в теле Корабба Бхилана Тэну’иласа течет кровь, способная уничтожить любую злокачественную опухоль, – а рак покушался на него постоянно, вот только ничего поделать не мог. Тот даже недомогания не чувствовал.

Увидел, как внутри Флакона переливаются волны первобытной силы, ничем не управляемое сверкание – но он еще научится. Он научится.

Капрал Битум согнулся в три погибели в своем окопе, исходящий от него свет кажется твердым, словно железо.

Он видел больше, чем хотелось бы простому смертному, и во всех остальных, однако не мог закрыть глаз, не мог отвести взгляда.

Геслер и Ураган окутались золотым огнем. Даже волосы и борода Урагана превратились в золотые нити, с лица его словно бы струились потоки нечеловеческой, зверской красоты – так этот болван еще и хохочет!

Внешний мир исчез за сплошной округлой стеной серебряного пламени. За ней двигались неясные тени – действительно, он только что видел тисте эдур, бегущих сюда в надежде укрыться.

Скрипач обнаружил, что уже стоит лицом к стене, потом – что идет к ней. Потому что есть неважное и есть важное. Он шагнул в серебряный огонь, почувствовал, как пламя пронизывает насквозь все его тело, не жжет и не холодит, не ранит и не радует…

Он пошатнулся, ошеломленно моргая, – в каких-то десяти шагах от него вжались в землю сотни эдур. Ожидая смерти.

Ханради стоял на коленях, вперив взгляд в небо, уже наполовину скрытое черной стеной извивающегося безумия. Верхушка волны начала рушиться вперед.

Неожиданное движение внизу заставило его отвести глаза от небес.

Он увидел малазанца, превратившегося сейчас в белого призрака – целиком, и волосы, и борода, – болтающиеся на поясе костяшки пальцев сверкали сейчас будто отшлифованные, как и его оружие, и броня. Словно все это только что отдраили и отполировали, даже ремешки выглядели новенькими, без единой складки.

Малазанец взглянул ему в глаза серебряными зрачками, поднял идеальную, как у статуи, руку и поманил к себе.