Наоми Новик - Зимнее серебро

Я согнулась и попыталась задуть одну из свечей, но пламя только дернулось и не погасло. Свеча совсем оплыла и растеклась по земле, так что мне ее было даже не повалить. Я сбегала к подземному ходу, зачерпнула пригоршню грязи и вылила на свечу. Пламя вскинулось, точно в очаг плеснули горячего масла, задымило и напоследок обожгло мне руки, а потом потухло. Но горящие угли горстью грязи не завалишь. Тогда я сбросила на угли мокрую полу плаща.

— Ты должна меня вывести! — крикнул Зимояр.

Я протянула руку над жгучим кольцом, ухватила конец веревки и потащила его на плащ. Еле-еле успела: плащ вспыхнул прямо у него под ногами. Огненные языки взвились высоко, и одно щупальце, извиваясь, дотянулось до Зимояра. У него занялся сапог, а потом и вся нога, и он навалился на меня, глотая воздух. Я чуть сама не упала под его тяжестью, но кое-как сумела развернуть его и прислонить к стене. Его всего трясло, глаза он прикрыл и от боли сделался прозрачным. Тонкие красноватые линии паутиной опутывали его ногу, ползли к колену — туда, где болтались горелые, все еще дымящиеся обрывки штанины.

Я вцепилась в серебряную цепь и попробовала стянуть ее через его голову. Потом через низ. Я тащила цепь изо всех сил, а она даже не шелохнулась. В отчаянии я заозиралась. Мне на глаза попалась лопата, воткнутая в тачку с углем. Поддерживая Зимояра за плечи, я уложила его на землю, кончик лопаты вставила в одно из серебряных звеньев и надавила сверху ногой, будто копая. Звено всего полпальца в длину и не толще моего мизинца, может, я пережму его, стиснув между железной лопатой и каменным полом. Но цепь ни в какую не поддавалась. Не поддавалась, и все тут. А у меня за спиной раздался яростный вопль.

Я не стала смотреть: что толку? Подняла лопату, с размаху врезала по цепи и в бешенстве отшвырнула в сторону. Потом присела и взяла цепь в руки. Я пыталась обратить ее: закрыла глаза, вспомнила сундуки в кладовых, вспомнила, как серебро скользило у меня меж пальцев, становясь золотом, а мир делался текучим, потому что я этого желала. Но цепь лишь нагрелась у меня в руках, почти раскалилась. Из коридора доносились шаги; вокруг нас клубился черный дым.

Зимояр дернулся у меня на руках и прошептал:

— Лопата. Быстрее. Приставь ее мне к горлу. Убей меня, и он не сможет иссушить мой народ через меня.

Я опешила. Ну да, я собиралась его убить, но не сама же. Я же не собиралась собственноручно пускать ему кровь. Юдифь, конечно, сама обезглавила Олоферна, но мне что-то не хотелось повторять ее подвиг настолько буквально.

— Не могу! — прохрипела я. — Я не могу… Не могу я, глядя тебе в глаза, перерезать тебе горло!

— Ты сказала, что спасаешь дитя! — обвиняюще прорычал он. — Ты сказала, что спасаешь!.. Огонь сейчас пожрет нас обоих, — ты хочешь умереть с ложью на устах?!

Я судорожно глотнула воздуха — дым, черный дым и копоть обожгли мне рот и нос, и из глаз у меня брызнули слезы. Я не хочу умирать; я не хочу убивать. Если уж умирать, то лучше с ложью на устах, чем с кровью на руках.

Но он-то, король, все равно погибнет еще худшей гибелью, и весь его народ следом за ним. Есть немало способов умереть, но таких страшных смертей еще поискать. И я прошептала:

— Повернись вниз лицом.

Я снова дотянулась до лопаты, слезы так и заливали мне лицо, он повернулся, и его окутывал дым…

…и в этом дыму вдруг блеснуло что-то, что-то прямо посередине стянутой цепью спины: холодный лунный блик на снегу. Иринино ожерелье из Зимоярова серебра, которым она скрепила концы порванной цепи. Я уронила лопату и схватилась за ожерелье. И тут меня кто-то сзади сгреб за волосы и дернул назад; волосы запылали, от них потянуло горелым, но кончиком пальца я успела коснуться ожерелья, и оно сделалось золотым.

Мои волосы отпустили. Я рухнула наземь, обессиленная, давясь от кашля, волосы еще тлели, а надо мной уже с ревом вздымалась новая волна ярости. Но вдруг эта волна умалилась, а свирепый рев превратился в тонкий писк; пронзительно завыл зимний ветер, и всюду разлился холод, столь же жгучий, как пламя. Все, что горело, погасло: угли помертвели и почернели, свечи утонули в непроглядном мраке. Только два тускло-алых диких глаза еще светились у меня над головой.

Я вдохнула, и воздух оказался чистым, морозным, точно после метели, и он исцелил мою обожженную кожу и саднящее горло. Из темноты донесся голос Зимояра:

— Узы разомкнуты, Чернобог; по высокому волшебству и по честному уговору я свободен! — Эхо от его голоса металось меж стен. — Ты не можешь более удерживать меня здесь. Беги, или я навеки угашу твое пламя и брошу тебя погребенным в грязи.

Раздался еще один сдавленный крик ярости, и алые глаза исчезли. Кто-то грузно протопал по темному коридору. Я прикрыла глаза и свернулась на каменном полу, вдыхая свежий зимний воздух.

Магрета меня убаюкала, и я вздремнула еще немного: очень уж я устала, и все тело ломило. Меня разбудил внезапный порыв ветра, который ворвался сквозь открытые балконные двери. Я встала и пошла посмотреть. В свете развешанных по стенам дворца факелов я толком ничего не видела. В лицо мне повеяло холодом, и я вдруг поняла, что Зимояр освободился. И еще я сразу поняла, что это Мирьем его выпустила. Не знаю уж, как ей это удалось, но она это сделала, я не сомневалась.

Гнев во мне не пробудился, только страх. Ее выбор мне понятен, хоть это и не мой выбор: она не захотела кормить огонь. Я тоже не очень-то хотела, но она сняла оковы с зимы, чтобы не пачкать рук. Снова пойдет снег — если не нынче вечером, то утром, — и все, что зацвело и зазеленело, погибнет.

А следом погибнет многое. Утром ко мне приходили за хлебом голодные звери — бока у них были совсем впалые. Долго они не протянут. Если бы не внезапно выросшие зелень да ягоды, моему отцу ввек не устроить бы застолья, подобающего герцогу. А ведь отец расстарался как мог. На столе не красовалась зажаренная целиком туша кабанчика или быка: дичь и скот сейчас слишком тощие, чтобы похваляться ими на пиру. Пришлось зарезать скотины вдвое больше против обычного. Я видела, как музыканты подолгу макали хлеб в пустую похлебку, потому что хлеб был твердый, как камень. И это пир в доме у герцога — свадебный пир княжны! Что же тогда ставят на стол за городскими стенами, в домах победнее?

Но что предпринять, я не знала. Зимояра мы сковали только с помощью Мирьем, да и то еле-еле управились. Второй раз он нам не дастся. Хорошо бы Мирьем заключила с ним договор, о котором говорила при встрече — договор, чтобы удержать зиму. Но снежинки, кружившиеся на ветру, говорили мне, что нет, она ни о чем не договорилась, не успела. Завтра утром повалит снег, и тогда прежнее веселье горожан выплеснется в мятеж, едва только улицы расчистят. А если их не расчистят — значит, мы все обречены на голодную смерть в наших хижинах, домах и дворцах. Сумеем ли мы сделать огромное зеркало, чтобы через него прошло целое войско? Однако зимоярские охотники косили смертных воинов своими сияющими серебряными клинками как траву на поле. Мы вызовем зиму на бой и сложим о самих себе песню. Да только народ наш песнями сыт не будет.