Наоми Новик - Зимнее серебро

Я тогда шлепнула ее по щеке щеткой для волос и строго-настрого наказала не болтать о таких вещах. Но вышло только хуже. Она потерла щеку, на которой уже таял румянец, и настойчиво, будто это и впрямь ей было важно, сказала: «Но это же правда. — И прибавила: — Он подбрасывает мне мертвых белок».

С тех пор все время, пока мы гостили в Корони, я не пускала Ирину в сад, хоть щеки у нее совсем побледнели, она сделалась вялая и тосковала, день-деньской сидя дома и помогая мне прясть. Клубками пряжи я задабривала девчушку, что скребла у нас полы, и та сообщала мне, когда царь выходил из-за стола. У нашей девчушки была сестра, двумя годами старше, и ей уже доверяли прислуживать за столом. За тонко сработанную пряжу эта самая девица, унося царскую тарелку, не ленилась сбегать по ступенькам на этаж выше и крикнуть младшей сестренке. А уж та стремглав неслась к нам на чердак с вестями, и, только дождавшись ее, я вела Ирину вниз поесть остывшей еды перед тем, как уберут со стола.

И так семь недель, семь нескончаемых недель. А ведь царь всегда выходил к столу поздно и любил засиживаться. Каждое утро, пока мы, голодные и озябшие, дожидались нашей вестницы, я расчесывала Ирине волосы. Каждый вечер я, чтобы занять Ирину, заставляла ее чесать шерсть и давать мне чесаные кудели. Так мы коротали время, пока нам не говорили, что можно наконец спуститься и утолить голод тем, что осталось.

Однажды утром она вдруг вскочила с кресла, такая тоненькая, бледная, и подбежала к окну. Подул студеный ветер, и ударил первый мороз. «Скоро настанет зима, выпусти меня!» — крикнула она и расплакалась. Сердце мое тогда сжалось. Но я-то уже не была маленькой девочкой, которой страшно остаться навеки взаперти. Я-то понимала, что спасение наше — за запертой дверью, да только не век той двери быть запертой. Я не выпустила Ирину. Но в тот же вечер от ее отца явился слуга; он досадовал, что пришлось карабкаться по лестнице под самую крышу: он искал нас в обеденном зале и не нашел. Нелюбезным тоном слуга сообщил нам, что дорога уже хорошо подмерзла и утром мы выезжаем. Как мы уехали из царского дворца, я возблагодарила всех святых.

Семь лет я купила для нее за те семь недель терпения: не так уж мало. Но теперь он так люто глядит на мою девочку, и мне кажется, что семь лет — это сущий пустяк. Прошли они, эти семь лет, пролетели, я и глазом моргнуть не успела. И нынче мне уж не спрятать ее за запертой дверью. Есть кое-кто посильнее меня, и он запросто ту дверь откроет.

Царь протянул Ирине руку в перчатке, и мою руку она выпустила.

— Садись в сани со стражей, Магра, — шепнула на мне. — Стражники за тобой присмотрят.

Стражники были молодые парни, простые, грубоватые вояки. Но Ирина правду сказала: я седая старуха, а моя госпожа их царица. Потому они помогли мне сесть в сани, набросили на меня одеяла, а под ноги мне подоткнули грелку и ласково называли бабулей и нянюшкой. А так им до меня и дела не было. Они друг с дружкой судачили про то, где в Вышне лучше выпить, да ворчали, что герцог небось на хорошую жратву не расщедрится. А когда им казалось, что я задремала и не слышу, они тут же принимались языками чесать о девчонках — то об одной, то о другой.

Парни все посмеивались да подшучивали над своим товарищем. Был у них один — рослый, усатый и лицом пригожий, по такому уж наверняка красавицы сохнут. Ребята о девушках болтают, а он сидит и помалкивает. Один стражник засмеялся и говорит:

— Э-э, братцы, вы Тимура не трожьте. Знаю я, кто его зазноба. Пропал парень в царицыном ларчике с украшениями.

И все посмеялись шутке, но недолго, и больше дразнить его не стали. Я села прямо, зевнула, чтобы они и впрямь думали, будто я спала, и посмотрела на того парня. В глазах у него была мука, точно его настигла стрела. Он глядел вперед, за спину возчика, на белые сани, что бежали впереди. И мне с моего места тоже были видны Иринины темные волосы под белой меховой шапкой.

Всю дорогу Мирнатиус просидел с унылой миной и со мной заговаривал только по необходимости. Когда я сказала ему, что нужно немедленно отправляться в Вышню, он отрывисто бросил:

— Как тебе угодно. — И прибавил: — Так когда он предстанет перед нами во плоти, этот твой Зимояр? Полагаю, ты не рассчитываешь на наше ангельское терпение.

— Завтра вечером, в Вышне, — сказала я.

Он скривился, но промолчал. В санях он усадил меня рядом и по пути смотрел куда угодно, только не на меня, пока мы не остановились передохнуть в одном дворянском доме. Все домочадцы высыпали во двор и принялись кланяться. К нам вышел и сам хозяин — седовласый горделивый князь Габриэлиус. Он сражался бок о бок с прежним царем и считал, что его внучке пришлась бы впору царицына корона. Оттого при виде меня лицо у князя сделалось неприязненное и оскорбленное, однако от его холодности в считаные мгновения не осталось и следа. Он сжимал мою руку дольше, чем того требовали приличия, и смотрел на меня во все глаза, а потом негромко промолвил:

— Моя госпожа. — И отвесил чересчур низкий поклон.

Во время ужина Мирнатиус бросал на меня взгляды, полные злого отчаяния. Он, кажется, никак не мог взять в толк, что же во мне все находят, и это выводило его из себя.

— Нет, на ночлег мы не останемся, — весьма неучтиво прорычал он князю и чуть ли не силком утащил меня в сани, будучи, судя по всему, вне себя от ревности.

Он плюхнулся в угол, стиснув зубы, рявкнул возчику, чтобы погонял, и по дороге то и дело неохотно бросал на меня внезапные взгляды. Будто надеялся застать мою неуловимую красоту врасплох.

Не прошло и часа, как посреди леса Мирнатиус вдруг приказал возчику встать и велел слуге принести ему рисовальные принадлежности — красивый ящик из инкрустированного дерева с позолотой. Ящик раскладывался в маленький мольберт, а внутри хранился альбом из тонких листов бумаги. Царь взмахом руки приказал возчику трогаться и раскрыл альбом. Он листал страницы, и я краем глаза видела чертежи и орнаменты; на меня смотрели лица — иногда красивые, иногда знакомые, из числа блистательных придворных. Но на одной странице мелькнуло совсем другое лицо — незнакомое, зловещее. Даже и не лицо, подумала я, когда Мирнатиус перевернул страницу, скорее смутные тени, какие-то обрывки, клочья дыма. Но и этого было достаточно, чтобы внутри шевельнулся страх.

Он раскрыл альбом на чистом листе ближе к концу.

— Сиди смирно и смотри на меня, — приказал он.

Я подчинилась без возражений, мне самой стало любопытно: будут ли действовать чары на мужчин, глядящих на мой портрет? Мирнатиус рисовал уверенной рукой, чаще поглядывая на мое лицо, чем в альбом; на бумагу ложились быстрые штрихи, и мое лицо на глазах обретало очертания. Даже бег саней ему не мешал. Закончив, он резким движением вырвал лист из альбома и протянул мне.