Андрей Дашков - Глаз урагана

В прихожей висело большое зеркало, и она не удержалась от соблазна заглянуть в него. И ужаснулась. На осунувшемся бледном лице резко выделялись порезы и кровоподтеки. Если забыть, что это ее собственная физиономия, то надо признать, что некоторые синяки даже выглядели живописно, словно шокирующий макияж. Нет, на такое лучше не смотреть…

Двойная входная дверь была снабжена внушительными замками с десятками тысяч комбинаций, но и она оказалась незапертой. От внешней металлической створки повеяло холодом. Открыв ее, Дина вышла на прямоугольную веранду, с которой убрали снег. Солнечный свет брызнул в глаза. Она зажмурилась.

Первое, что она услышала, был голос Яна, вопившего от восторга.

Прищурившись, она посмотрела в ту сторону, откуда донесся крик. Уже знакомый ей цыган, водитель катафалка, помогал ее сыну взобраться на белую лошади. Молодая овчарка носилась вокруг, совершая головоломные прыжки и, по всей видимости, разделяя с людьми удовольствие от забавы. Ян, кажется, был в полном порядке.

Убедившись в этом, Дина испытала громадное облегчение, но зато сразу же растворился хрупкий костяк, на который опиралась ее воля. Теперь она вспомнила о Марке. Наверняка Ян еще ничего не знает о его возможной смерти. Она разрыдалась и ничего не могла с собой поделать. Ее мозг плодил жуткие фантазии. Она хотела избавиться от внезапного наваждения, но его можно было лишь загнать вглубь. Оно поднималось из подсознания, набухало, как зловонное темное тесто…

Ян спрыгнул с лошади. Цыган ловко подхватил его и поставил на ноги.

В тот момент, когда Цезар поднял руки, Дина заметила у него под курткой кобуру.

Ей снова стало не по себе. Ее бросало то в жар, то в холод, и причина была не только в лихорадке. Возносясь на волне надежды, она уже в следующую минуту проваливалась в бездну отчаяния. И не знала, долго ли еще будет продолжаться эта игра…

Пес прыгнул к Яну в объятия, и оба упали в сугроб. Глядя на сына, играющего с овчаркой, Дина снова со всей определенностью почувствовала, что однажды придется с ним расстаться. Разлука неизбежна, как исполнение отсроченного приговора. Уже сейчас он будто находился за сотню световых лет от нее, забыл о ее существовании и не замечал ничего вокруг. Конечно, это только лишний повод упрекнуть себя в материнском эгоизме, но ей было по-настоящему больно…

Снег был не очень глубоким, и белый конь двигался легко и красиво – животное, порабощенное для того, чтобы всадник мог испытать иллюзию свободы… Дина вытерла слезы забинтованными кистями и кончиками пальцев. Нужно держаться – хотя бы ради сына. Он обязательно перерастет ее, станет чем-то большим, чем личное, принадлежавшее ей душой и телом существо, которое она воспитывала по своему образу и подобию (а по чьему же еще?!), – и однажды ей придется отпустить его, проводить в неизвестность с чувством невыносимой потери, с пониманием того, что она сама лишается смысла существования. Зеркало, в котором видна бесконечная череда собственных отражений, протянувшаяся в будущее, вдруг потускнеет, а лицо, в котором она мнит найти свое прямое продолжение, исказится, приобретет непостижимые черты или станет попросту неразличимым… Это все равно что узнать о бессмертии души, но одновременно и о том, что душа претерпевает в вечности необратимые изменения. Образ куколки, ждущей в коконе своего часа, был самым подходящим, однако не исчерпывал и десятой доли того, что она испытала, став невольным свидетелем мирной, почти идиллической сценки…

Спасаясь от внезапно нахлынувшей тоски, она попыталась привести мысли в порядок, зацепиться за что-нибудь обыденное, сиюминутное, пусть даже примитивное. Пользуясь тем, что ее до сих пор не увидели, она прошлась по веранде от одного края до другого.

Дом господствовал над окрестностями, будто помещичья усадьба вековой давности. Дальняя часть двора не просматривалась из окон. Собственно, назвать двором огромный неогороженный пустырь, лишь кое-где поросший кустарником, было бы не совсем верно. Плоский участок между холмом и лесом, как догадалась Дина, был замерзшим озером. Посреди него торчало что-то вроде беседки, к которой вел мостик на сваях.

Дубовая аллея протянулась в противоположном направлении. Сейчас черно-белый застывший пейзаж выглядел как гравюра. Каждая голая ветвь казалась глубоким следом резца в бледно-синем небе. Крики ворон звучали повторявшимся без конца эхом старого проклятия…

Дина спустилась с веранды на протоптанную в снегу дорожку. Она уже чувствовала, что замерзает, но могла позволить себе недолгую прогулку поблизости от дома.

Цезар заметил ее первым, и на его смуглом лице вспыхнула неотразимая улыбка. Он нагнулся и что-то сказал Яну. Тот с радостным криком побежал навстречу маме. Овчарка бросилась вслед за мальчиком, но цыган отозвал пса.

Они неловко обнялись. Ее руки налились свинцом. Она выставила их, как клешни обороняющегося краба. Каждое движение причиняло боль. Кроме того, она чувствовала себя тут лишней и завидовала той легкости, с которой Ян принял новую реальность. Казалось бы, его неподдельное счастье должно было развеять ее затаенный страх, но вышло наоборот – она заражала ребенка своей подавленностью, ему передавалось ее состояние нервного ожидания. Чего она ждала теперь? Может быть, чего-то худшего, чем то, что уже случилось.

Впрочем, она действительно не хотела втягивать в это сына. Однако его втянули ОНИ…

Лучше всего было бы увезти Яна куда-нибудь на пару месяцев, но у Дины не осталось родственников. У Марка был дядя по отцовской линии, всегда слишком занятый, чтобы поддерживать с ним постоянные отношения. Она и видела-то его лишь однажды…

В общем, уповать на то, что кто-нибудь спохватится, или на чью-либо помощь ей не стоило. Если Марка уже нет в живых, то пройдет достаточно много времени, прежде чем ее и сына начнут искать. Они оба вполне могли считаться пропавшими без вести.

И опять ее мысли вернулись к самому худшему. Обрывки страшных историй о людях, похищенных и проданных в рабство, всплывали в памяти. До сих пор она думала, что это случается где-то в других местах и с теми, кто был хуже защищен. Что ж, она могла ошибаться…

– Как вы себя чувствуете? – спросил Цезар вполне по-светски, ласково поглаживая морду лошади, из ноздрей которой валил пар.

– Голова трещит, – сказала она и пошатнулась. На всякий случай.

Пусть думает, что ее состояние хуже, чем на самом деле.

– Это от переутомления. А вы молодец, хорошо держитесь! Бабушка Нина опасалась, что вы можете заболеть, но я видел, что вы сильная женщина. – Он дружески подмигнул ей. О неведомой бабушке он говорил с неподдельным почтением.