Ирина Валерина - Онга [СИ]

— Я вот понял, кто ты. Лиска ты. Рыжая моя… — Вукол наклонился, почти касаясь щекой её шеи. Сделал глубокий вдох. — Сладкая девочка… Боишься меня?

Вопрос застал врасплох. Онга неопределённо мотнула головой. Потом пожала плечами.

Вукол, пристально наблюдающий за ней, усмехнулся.

— Ну же, честно говори. И вообще никогда мне не ври, я почую.

Она собралась с духом:

— Боюсь.

— Умница. Правду говоришь. — Вукол привлёк её к себе так близко, что она услышала, как тяжело и мерно бьётся его сердце. — Не бойся. Я не хочу тебя обидеть. Да, тебе будет больно, но не потому, что я этого хочу. Просто в первый раз вам обычно бывает больно.

Он наклонил голову и прошептал чуть ниже уха, в шею, отчего кожа Онги сразу же пошла жаркими «мурашками»:

— А потом тебе понравится… Чую, горячая ты.

После, отодвинувшись, сказал уже обычным голосом:

— Косу распусти, не люблю возиться с вашими гривами.

Она послушно потянула руку за спину, нащупала пушистую кисточку толстой медной косы и принялась расплетать, не сводя с него заворожённого взгляда. Онга чувствовала, что в ней поднимается тёмная волна — и это было внове, это тревожило, будоражило, сводило с ума обещанием чего-то, прежде небывалого. Когда она завела руки за голову, чтобы высвободить тугие пряди на затылке, взгляд Вукола переместился на её грудь и так ощутимо затяжелел, что её бросило в жар и предательски задрожали пальцы.

После он молчал, но если бы и говорил, Онга всё равно бы его уже не услышала. Пальцы его, погружаясь в её волосы, то и дело, касаясь словно бы ненароком, поглаживали шею, лопатки, проходили вдоль позвонков, раз от разу опускаясь всё ниже, и от этого у неё шумело в голове и слабели ноги. Губы, внезапно пересохшие, приоткрылись сами, едва ощутив прикосновение его губ. А дальше она закрыла глаза и её не пугало уже ничего: ни его язык, уверенно проникающий в её рот; ни ладони, сжимающие грудь, — сперва через ткань рубахи, а потом стягивающие мешающую одежду и приникающие — кожа к коже, тепло к теплу. Жажда к жажде шли они — нет, он уже нёс её, нёс к кровати и целовал, не давая опомниться. А она и сама не хотела, поэтому тянулась к его губам, к нему, за ним — всем телом, всем своим только что открытым и уже неуправляемым желанием…

Рассвет прокрался в комнату на мягких лапах. Онга почуяла его ещё до того, как первый луч света, осторожно, раз-другой царапнув ставень, просочился в спальню. Она лежала на левом боку, поджав ноги, слушала мерное глубокое дыхание мужа, и прислушивалась к себе, пытаясь понять, как изменила её Ночь Обращения. Не обнаружив в себе никаких новых ощущений, кроме лёгкого звона в разбуженном теле, она по-кошачьи легко соскользнула с постели, не потревожив спящего Вукола. Подошла к окну, уже напитанному утренним светом, толкнула вперёд створки и выглянула наружу. Тут же перед ней склонилась ветка старого дерева, на которой покачивался зрелый, налитый соком плод явлона. Онга потянулась к нему, прикоснулась пальцами к прохладной кожуре и легко сорвала. Ликование захлестнуло — Лес принял её, признал за хозяйку!

Не тая улыбки, она оглянулась на Вукола. Вот бы он видел это! А он видел — и не только это. Он видел даже то, что она не могла увидеть при всём желании — как сияли её глаза, как золотились на свету волосы, как лучилась нежная персиковая кожа.

— Лиска… Иди ко мне.