Ирина Валерина - Онга [СИ]

За ночь Лес подошёл к дому почти вплотную. Онга с тоской смотрела в окно на быстро вспухающую почву, которую изнутри полнили тугие злые корни — тёмные, перевитые, точно канаты. Дальние деревья ещё походили на обычные, но те, что размеренно царапали стекло кривыми хищными ветками, уже не оставляли иллюзий на свой счёт. Впереди Ночь Обращения. Свадебная ночь. Время жизни вышло. Некуда бежать.

Онга резко задёрнула занавеску, отошла от окна и обхватила себя руками крест-накрест, пытаясь подавить нервную дрожь. Мысли о том, что случится вскоре, жгли нестерпимо. Они не были новыми — Онга, проданная отцом по договору в прошлый праздник Изменения, чего только не передумала за прошедший длинный цикл, в течение которого была предоставлена сама себе. Ни жена, ни невеста — так, придержанная про запас самка, чью способность рожать ещё доказать нужно. Кортг в мешке. Хуже уже созревшей, проданной, но пока бездетной самки может быть только самка, не способная выносить и родить. Законы Верва были просты и бесхитростны. Мир, который воевал испокон века, всегда нуждался в новых солдатах. Содержать бесплодных могли только из великой милости — да и то приживалками, безропотными няньками, бессменной прислугой при более удачливых новых жёнах. Но обычно их просто приносили в жертву на очередном празднике Изменения. Как правило, статус, а с ним и судьба проданных определялись в первые месяцы после сделки. Онга же по воле случая оказалась в положении придержанной, которое могло длиться на протяжении нескольких больших циклов. Поставить точку в долгом ожидании могло только перемирие или же серьёзное ранение хозяина. Вообще-то, её вполне устраивало это ожидание. Онга не испытывала ни малейшего желания становиться мужней женой. К беременности тоже не стремилась, поскольку одно то, что ей предшествовало, не вызывало ничего, кроме омерзения. Но на днях было объявлено перемирие, близилась Ночь Обращения, и Лес подошёл к дому почти вплотную, а это значило, что Вукол уже близко…

Онга прикусила нижнюю губу так, что кровь проступила. Хватит. Нужно собраться. Надеяться не на что. Чему бывать, того не миновать.

Механически передвигаясь, она выставила на стол большие деревянные тарелки и начищенный до блеска металлический кубок. Потянулась было к двузубым остро заточенным вилкам, но вспомнила, как ел Вукол на просватанном застолье, — брал только руками, яростно вгрызался в сырую кровянистую плоть молодого мусторга, — и решительно задвинула ящик для столовых приборов. Похоже, в этом доме только ей они не кажутся бесполезными. Но поскольку за ужином она определённо и куска проглотить не сможет, то и сервировка ни к чему.

Покончив с необременительными приготовлениями, Онга взяла огромные, сшитые из кожи баззонта вёдра и отправилась к реке. Пробудившаяся ночью и рванувшая в рост дикая трава почти затянула и без того неширокую тропинку, ведущую к воде, но Онга решила, что от своего не отступит, и пошла, без жалости топча сочные спиральки сиреневой горёшки.

Поначалу Лес неодобрительно шумел, цеплялся тонкими пальцами кустов за края одежды, но вскоре понял, что её не остановить, и притих. Только взгляд его всю дорогу чувствовался — давящий, тяжёлый. Но к этому было не привыкать.

Обратно она шла раза в два дольше — тяжеленные вёдра выламывали руки из плеч, поэтому приходилось часто останавливаться и пережидать, пока отпустит боль. Конечно, острой нужды в воде именно из этой реки не было — рядом с домом бил прозрачный ключ, чья ледяная влага не согревалась даже в беспощадное пекло паутных дней. Но для того, что решила сделать Онга, нужна была только эта, русалья вода, которой ещё не коснулся свет Чёрного Светила.

Она повторила свой поход ещё дважды. Телесная усталость хорошо отвлекала от мрачных мыслей, но тогда, когда вода, уже перелитая в купальную бочку, приглушённо замерцала в лучах заходящего солнца, Онга почувствовала, что вернулась утренняя тревожность. Вукол всё ближе. Стоит только солнцу опуститься за край света, как по земле пробегут серо-дымчатые сумерки, объявляя приход самой страшной ночи года.

Девушка упрямо передёрнула плечами, отгоняя панику, и решительным жестом дёрнула завязку ворота. «Кулиска» разошлась, обнажив стройную шею и шелковистую кожу груди. Онга потянула вниз свободную длинную рубаху и вышагнула из неё, ёжась от прохладных прикосновений вечернего воздуха. Закрутив медно-рыжие волосы в тугой плотный узел, она встала на широкую скамеечку, поросшую зеленоватым мхом. Мимолётно подумала, что давно следовало бы отскрести её до первозданного тёмного дерева, и осторожно перенесла правую ногу через край бочки. Вода при первом касании ожгла холодом, и Онга не удержалась от вскрика. Но тут же, выдохнув и задержав дыхание, опустила ногу в сумеречную воду и, нащупав дно, переместилась в бочку полностью. Присев, окунулась с головой. Следовало поспешить — воды было маловато, как и времени. Онга понимала, что ни один ритуал не изменит её скорой участи, но и покорно ждать не желала. Своеволие — возможно, уже последнее в её жизни — побуждало делать хоть что-то.

Она поднялась во весь рост, чувствуя, как вслед за стекающей водой тело покрывается пупырышками озноба, и запрокинула голову, вглядываясь в быстро мрачнеющий купол неба. Узел волос раскрутился, тёмная от воды копна тяжело упала вдоль гибкого позвоночника. Поднявшийся к ночи ветер уже ощутимо холодил, но Онга держалась, выискивая взглядом первую вечернюю звезду. Только найдя её — колкую, радужно мерцавшую, — она глубоко вздохнула и зажмурилась. Волна крупной дрожи прошла по телу, зубы непроизвольно выбили частую дробь. Онга встряхнула головой. Пора.

Выбравшись из бочки, она тщательно, ладонями, согнала с тела остатки воды. С каждым изгоняющим движением шептала дрожащими губами слова древнего, как надвигающаяся ночь, отворотного заговора. «Мать речная вода, студёные берега, кланяюсь до земли, сердце Вукола остуди, отверни его от Онги, как один твой рукав от другого отворачивается…» Озноб уже закрался внутрь, дрожь стала мелкой и постоянной. Она то и дело сбивалась, колдовские слова, прежде послушные её воле, не желали расти. Тускло, без силы проговорив закрепляющую фразу-ключ, Онга вытащила из рукава рубашки тонкую серебряную иглу и с размаху вонзила её в большой палец. Поморщилась от мгновенной боли, но не вскрикнула. Дождалась, пока из ранки выступит густая тёмно-малиновая капля, и стряхнула её в бочку с хищно плеснувшей водой. Та, поймав жертву, на мгновение стала рубиновой и тут же вернулась к обычному виду. Онга вгляделась в своё отражение, но не уловила никаких изменений. Всё те же вытянутые к вискам глаза, высокие скулы, острый подбородок. Во взгляде, как всегда, тщательно скрываемое от всех своемыслие. Она не стала выглядеть хуже или хотя бы старше. Неужели нарушила ритуал, и теперь отворот не сработает? Вода шла мелкой рябью, отчего губы зеркального двойника кривились в сардонической ухмылке. Встретившись с собой взглядом, Онга с силой ударила по воде ладонью, не желая признавать поражение.