С Джей-Джонс - Зимняя песнь [litres]

– Эрлькёниг связал себя древним жертвоприношением. Мы соблюдем условия, выполнив свою часть сделки.

– Тоже принесем жертву?

Бабушкин взор смягчился.

– Не жертву – подношение, дар, – уточнила она. – Когда я была девушкой, мы оставляли для него хлеб и молоко – десятую часть всего, что заработали тяжким трудом. Но та голодная пора миновала; ты должна отдать нечто дорогое сердцу. В конце концов, разве не в этом смысл жертвования?

– У меня ничего нет, – сказала я, – только любимые люди. И одного из них я уже отдала в жертву Лесному царю. Нет, Констанца, больше я рисковать не буду.

– Так-таки ничего и нет?

Нотки в бабушкином голосе заставили меня похолодеть.

– Ничего, – повторила я, но уже не так уверенно.

– А я вот думаю, что есть, – зловеще-сладко пропела она. – Кое-что такое, что ты любишь больше сестры, больше Йозефа, больше самой жизни.

Мое тело откликнулось на ее слова быстрее, чем разум. Тело оказалось умнее меня. Сперва оно похолодело, потом застыло в оцепенении.

Музыка.

Я должна пожертвовать своей музыкой.

Мне следовало знать, что этим закончится.

За окном начали синеть сумерки, я опустилась на колени перед кроватью, которую мы с сестрой делили всю жизнь, и стала шарить под ней в поисках спрятанной там шкатулки. Пальцы поскребли по полу, а потом моя рука замерла, нащупав что-то гладкое. Подарок элегантного незнакомца.

Я совсем забыла про него после возвращения с рынка в тот злополучный день, когда Кете попробовала гоблинский фрукт.

Подарок я предлагаю вам не от чистого сердца, а лишь из эгоистичного желания посмотреть, как вы с ним поступите.

И как я поступила? Взяла подарок и спрятала подальше от глаз, как нечто тайное и постыдное. Возможно, в конечном итоге из-за своего неверия я всего и лишилась.

Я вытащила из-под кровати шкатулку с моими сочинениями. Открыла. Ничего особенного: обрывки писчей бумаги; листки, вырванные из чистых папиных гроссбухов, последние страницы старых сборников церковных гимнов – жалкая кучка сокровищ некрасивого бесталанного ребенка.

Закрыв шкатулку, я подошла к клавиру. Присутствие в комнате этого инструмента одновременно было и утешением, и проклятьем, напоминанием обо всем, к чему я стремилась и чего мне никогда не достичь. Я провела рукой по крышке, ощутив под пальцами бесчисленные часы музицирования, оставившие выщербины на клавишах слоновой кости и покорежившие струны внутри.

Ноты моей последней композиции так и стояли на пюпитре. Вверху первой страницы моей же старательной рукой было выведено: Für meine Lieben, ein Lied im stil die Bagatelle, auch Der Erlkönig. «Король гоблинов. Багатель. Посвящается моим родным и любимым». Ниже торопливо накарябано: Зефферлю, чтобы помнил. Кете, с любовью и прощением .

Я аккуратно сложила листки в стопку и перевязала шнурком из набора швейных принадлежностей. Брошенные на клавиатуре, нотные страницы смотрелись голо и неприкаянно. Кете на моем месте непременно украсила бы их ленточкой, кружевом или букетиком засушенных луговых цветов. У меня же не было ничего, кроме нескольких ольховых сережек, слетевших на землю в Роще гоблинов. С другой стороны, может, это и есть самое подходящее украшение?

Вооружившись ножницами, я отрезала у себя локон и прикрепила его вместе с сережками к нотам. Мое последнее сочинение – во всех смыслах. Мой прощальный дар любимым людям. Если я лишена возможности напоследок обнять или поцеловать их, то пускай возьмут это: самое глубокое и искреннее выражение моей сущности. Пускай сохранят его на память.

Я положила ноты на кровать. Потом взяла флейту и шкатулку и шагнула к двери, оставляя позади инструмент, комнату и родной дом. Впереди меня ждала Роща гоблинов и неизвестность.

Констанца стояла внизу, у лестницы.

– Элизабет, ты готова?

Впервые за все время бабушка назвала меня по имени. По спине пробежали мурашки, но не от страха, а от предвкушения.

– Лизель, – сказала я, – зови меня Лизель.

Она покачала головой.

– Мне больше нравится Элизабет. Имя для взрослой женщины, а не девчонки.

Слова Короля гоблинов эхом отозвались в моей голове, но я решила, что они придадут мне сил. Несмотря на все наши разногласия, Констанца в меня верила. Бабушка протянула мне фонарь и накидку. Затем, к моему удивлению, вручила кусок Gugelhopf – кекса с изюмом, которого не пекла еще со времен моего детства.

– Подношение Эрлькёнигу. – Она завернула выпечку в холщовую материю. – От меня. Полагаю, он не забыл вкус моего Gugelhopf .

Я улыбнулась.

– Я тоже не забуду.

Мы в последний раз посмотрели друг на друга. Ни слез, ни долгих прощаний. Наша бабушка сроду не отличалась сентиментальностью.

– Viel Glück , Элизабет. – Констанца потрепала меня по плечу, и только. Не сказала – «до встречи».

Вслед за ней я вышла из гостиницы через черный ход. Бабушка не объяснила, в какую сторону мне идти, но я и так знала.

– Servus [24] Здесь: Прощай ( нем .). , Констанца, – вполголоса сказала я. – Ступай с богом. И спасибо тебе.

Она кивнула. Ни словом не ободрила меня перед дорогой, не благословила. Впрочем, за благословение вполне можно было счесть обернутый холстиной кусок кекса. С ним в руках я и ушла.

Ночь была ясная, в воздухе сквозило дыхание зимы, смерти, льда и беспробудного сна. Я несла фонарь в поднятой руке, чтобы освещать себе путь.

Вдалеке темнела Роща гоблинов – единственная часть леса, окутанная туманом. Туман клубился передо мной, принимая причудливые полупрозрачные формы – то гоблинский горб, то контур лица нимфы, – но ни во что – ни в кого – не материализовался. Я поняла, что спутников у меня сегодня не будет.

Ну и ладно, подумала я, входя в Рощу гоблинов, представлявшую собой круг из двенадцати ольх. Круг был почти идеальный, как будто много лет назад деревья высадил заботливый садовник. В этом месте всегда ощущался дух некой святости, и поддерживать его помогали истории, которые мы рассказывали друг дружке. О фрау Перхте и Дикой Охоте [25] Дикая Охота – в скандинавской и европейской мифологии группа призрачных всадников-охотников со сворой собак. В фольклоре Северной Германии призраками предводительствует женщина Холда (Холде, Хулда, Холте или Холле) – богиня материнства и домашнего очага. В Южной Германии она известна под именем Берта (Берхта, Перхта). , о Белых дамах. Об Эрлькёниге.

Я поставила фонарь на землю и принялась очищать рощу от бурелома. Валежника было много, но за осень древесина сильно отсырела. Сообразив, что без сушняка костер не разжечь, я как умела сложила над кучкой трута небольшую пирамидку из веток. Несмотря на все старания, огонь загораться не хотел. Спички одна за одной гасли в моих дрожащих руках – как и мои надежды.