С Джей-Джонс - Зимняя песнь [litres]

Если так пойдет, я не смогу сыграть для него. Как подарить ему музыку, если пальцы у меня закоченели, а губы посинели от холода? Я обещала принести жертву Королю гоблинов, а он мне всячески препятствует. Возвращайся домой , различила я шепот призрачных ветров, брось эту затею .

Флейта в моих пальцах словно ожила. Она была вырезана из дерева, кажется, из ольхи – священного дерева для Короля гоблинов. Этот инструмент меня тревожил: я как будто держала за руку живого человека, ощущала прикосновение его кожи. Флейта была старинная, простой конструкции, без клапанов и металлических колец, как у новых инструментов, на которых играли музыканты в церкви. Тем не менее, расположение отверстий в ней подразумевало хроматическую аппликатуру, и этим она отличалась от дудочек и старых поперечных свирелей, что хранились в гостинице и принадлежали моему деду. Папа обучил меня основам игры на флейте, я знала правильные ноты, но зазвучат ли они в моем исполнении, еще предстояло выяснить.

Я облизнула губы, поднесла инструмент ко рту. Раздался какой-то сухой свист, похожий на шум ветра в кронах деревьев. Я осторожно подула в мундштук, стараясь согреть воздух внутри древесины, из которой сделана флейта. Из-за того, что руки у меня тряслись, держать ее ровно не получалось, стылые подушечки пальцев почти не чувствовали отверстий. В безмолвии леса мне почудился отзвук издевательского смеха.

Ты меня еще не одолел.

Огонь, срочно нужен огонь. Без него не справиться. Туман стал гуще, на волосах повисли мелкие капельки влаги, грозившие скоро превратиться в льдинки. Я посмотрела на фонарь, которым снабдила меня Констанца. В нижней его части, рядом с горящим фитилем, в маленькой плошке блестело масло. Пожалуй, стоит плеснуть немного на дрова, совсем чуть-чуть, просто чтобы занялось пламя. Однако сырость может оказаться сильнее, и тогда я окажусь еще и без света, пусть даже такого скудного.

Нет, для растопки требовалось что-то другое – сухое, легковоспламеняемое, что-то вроде… бумаги. Я вспомнила про шкатулку с сочинениями. Меня разобрал смех. А я-то думала, будто знаю, что такое жертвоприношение. Вот глупая. Что значит принести мою музыку в жертву Королю гоблинов? Я считала, парочки композиций будет достаточно. Как же я ошибалась! Он хотел гораздо больше, рассчитывал заполучить мою душу.

Теперь руки у меня дрожали не только и не столько от холода. Я вытащила из сумки шкатулку. Ничего особенного, старая, запирающаяся на ключ коробочка, которую я когда-то давно нашла на чердаке, выпотрошила из нее монетки и наполнила собственными сокровищами. Замок насквозь проржавел, но защелка по-прежнему работала, так что шкатулка оставалось запертой, покуда ее не открывали. Я распахнула ее.

Мои сочинения в беспорядке лежали на дне, словно сухие листья на жирной осенней земле. Ноты, торопливо нацарапанные на рваных блокнотных листках, на страницах, выдранных из папиных гроссбухов, на изысканной бумаге для писем, которую иногда оставляли в номерах постояльцы. Бумага. Возгораемый материал.

– Этого ты хочешь, mein Herr ? – задала я вопрос. – Этой жертвы тебе надо?

Лес не ответил, но вокруг повисло напряженное ожидание, словно воздух затаил дыхание.

Со слезами на глазах я уложила листки поверх валежника и, пока меня не покинула решимость, быстро плеснула на них маслом из фонаря.

Страницы моментально вспыхнули. Огонь весело заплясал и вдруг погас. Нет, я не допущу, чтобы труд всей моей жизни был уничтожен напрасно! Я разворошила полупотухший пепел, подбросила его к сушняку, и пламя опять начало потихоньку разгораться. Сучок за сучком, ветка за веткой – и вот уже небольшой, дымный, но устойчивый костер начал расти.

Все для тебя, mein Herr , мысленно проговорила я. Этого достаточно?

И вновь выжидающая тишина. Сперва он захотел мою музыку, потом душу – всю, до последней частички. Вот что означало – принести жертву.

Я достала из сумки кусок бабушкиного кекса, обернутый в холстину. Развернула, отломила кусочек, бросила в огонь. Вверх, к ночному небу, поплыл душистый аромат. Откусила сама. На языке вспыхнула нежная сладость, сладость и сила.

– Разделим эту трапезу, ты и я, – сказала я выжидающей тишине. – Но сперва немного музыки.

Я вскинула флейту и заиграла.

Я играла все подряд, все, что знала, – этюды, чаконы, экосезы, концерты, сонаты и баллады. Я вышивала по канве, разукрашивала, импровизировала и улучшала. Я играла без конца, пока не умер костер, пока пальцы не побелели от мороза, пока не осипло заледеневшее горло. Играла до тех пор, покуда тьма, подкрадывающаяся с периферии зрения, не накрыла меня безраздельно, и я уже не видела близкий рассвет.

Кто-то заключает меня в объятья.

– Ганс? – слабо спрашиваю я.

Ответа нет. Только ощущение. Чьи-то длинные пальцы пробегают по моей шее, легкие и нежные, как весенний дождь. Замирают на ключицах. Ласковое прикосновение напоминает мне о флейте, зажатой в моей руке.

А потом – все.

Меня разбудило хихиканье.

– Кете? – пробормотала я. – Еще рано.

Для утра еще слишком темно, моя сестрица-соня в такую рань не просыпается. Я завозилась под одеялом, в надежде прижаться к ее теплому боку, но рядом никого не было.

Глаза резко открылись. Несмотря на слабый свет, я различила, что нахожусь не дома, не в своей постели. Прежде всего, я осознала, что мне хорошо и уютно. Матрац, на котором спали мы с Кете, был старым, свалявшимся и комковатым, и сколько бы нагретых кирпичей, завернутых в шерсть, мы ни подкладывали в кровать, сколько бы одеял на себя ни натягивали, все равно всегда мерзли.

Я села. В комнате посветлело. Я ахнула от изумления: вокруг меня, подрагивая в воздухе, висели мерцающие огоньки. Я потянулась к одному из них, но в ответ раздалось сердитое «з-з-з-з-з-з», и мой палец пронзил короткий резкий укол боли. Огонек раздраженно запрыгал и лишь спустя некоторое время снова засиял ровным светом.

– Волшебные огни, – выдохнула я.

Феи. Гоблины. Эрлькёниг .

– Кете! – закричала я, откидывая простыни. Волшебные огоньки испуганно брызнули в стороны и задергались, но ответа мне не было.

Я в Подземном мире. У меня получилось. Этот раунд я выиграла.