Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть четвертая [litres]

– Будет справедливо, если это произойдет в обществе Фельсенбурга, – добавил Алва. – Он о вас переживал больше, чем о собственных генералах. Сидеть!

Повиноваться рэй Кальперадо повиновался, но далось ему это с немалым трудом. Повелитель Утра еще больше выпрямился, открыл рот и тут же закрыл. То, что в армии начальство благодарят стоя и чужими словами, он помнил твердо, вот и молчал, но вид у него был самый несчастный.

– Монсеньор, – Селина могла пренебрегать уставами сколько угодно, – Герард очень рад. Пожалуйста, не дайте ему отказаться, он заслужил. И полковник, то есть генерал фок Дахе, тоже. Если Герард за бесноватых в церкви получит два ордена, а господин Вернер ни одного, будет несправедливо.

– Сэль! – Братец все-таки вскочил и теперь стоял рядом с сестрицей. – Монсеньор! Генерал фок Дахе достоин, и у него была беда.

– Раз вы уже встали, разлейте вино. Селина, вы согласитесь пить из того, что здесь придется называть бокалом?

– Да, большое спасибо, – Селина непонятно с чего вздохнула. – Монсеньор, пожалуйста, позвольте Герарду отдать один орден господину фок Дахе, ведь беда у него случилась немного из-за меня. Конечно, Гизелла все равно бы что-нибудь натворила, но, может быть, ее бы не расстреляли.

– Что было бы весьма прискорбно. Не волнуйтесь за фок Дахе, о нем не забудут.

– Спасибо, Монсеньор. – Селина таки сделала свой книксен. – Вы только не думайте, что я жалею Гизеллу фок Дахе, понимаете, она была паршивкой, но ее отец очень переживает, и потом, ему наверняка что-нибудь скажет госпожа фок Дахе. Люди, когда огорчаются, становятся несправедливыми, даже если они хорошие. Ее величество говорила, что их нужно понять и простить, но иногда это не выходит.

– Прощать через силу невозможно. Всё, на что мы в этом случае способны, это до определенной степени сдержать себя или собаку, если она у вас есть, но прошу вас сесть. Нам предстоит занятный разговор под вино.

Девица послушно села, благовоспитанно положив руки на колени и во все глаза глядя на регента. Она была готова к занятному разговору, более того, она была готова к занятным действиям, причем без советов со стороны.

К чтению Луиза так и не приохотилась, спасибо маменьке, что изволила по праздникам слушать хроники и жития, изливая свое негодование от услышанного на чтецов. Начиналось с придирок к королям и святым, кончалось перечислением недостатков дочерей, которые отвечали и за собственные рожи и волосенки, и за то, что Рамиро Алва вытащил из окошка и водворил во дворец не Аглаю Кредон, а какую-то Октавию. Чего удивляться, что, зажив собственным домом, Луиза не трогала книг, пока не пришел черед учить детей. И тут Герард вгрызся в учебники, как заяц в капусту, а умилённый Арнольд принялся тащить из Лаик что можно и нельзя. Наверняка в переплетенных в кожу томах была прорва интересного, но заставить себя их раскрыть капитанша не могла, хотя рассказы сына слушала с удовольствием. За три года госпожа Арамона узнала немало о древних войнах и чужих землях, но сейчас требовались самоубийцы, а о них мальчишки не читают. То есть читают и даже сами пишут, но позднее, лет эдак в восемнадцать. В восемнадцать?!

Осознание того, что еще немного, и Герард влюбится, повергло Луизу в нечто вроде столбняка. Женщина чинно сидела в кресле напротив уткнувшейся в толстенную хронику Ирэны, а в голове бестолковой птицей билось: «Он же взрослый… взрослый… взрослый и может в любой миг жениться… на дуре… обманщице… стерве. …дрянной девице из письма Сэль…»

– …нашем доме. Госпожа Арамона, а что думаете вы?

– Это странно! – выпалила Луиза, успевшая после своего открытия напрочь позабыть и о графине, и о том, с чего они засели в библиотеке.

– И все же это именно так. Портрет матери Лорио Слабого, единственный, который могла видеть ваша дочь, написан в пятом году Круга Молний.

Спустя десять лет дамы, даже самые провинциальные, отказались от пышных рукавов с разрезами, а пояса-цепи с застежками под грудью появились в конце Круга Волн.

– Значит, – торопливо подсчитала Луиза, – наша дама покончила с собой не раньше трехсот девяностого года Круга Волн и не позднее пятнадцатого года Круга Молний.

– Скорее, не позднее десятого. Привилегию на подобные платья имели лишь супруги и вдовы глав фамилий не ниже графских, и жены, но не вдовы и не невесты, наследников этих фамилий.

– Да, – согласилась будущая хозяйка Надора, – герцогини и графини в провинции не сидят, но рукава с разрезами потом опять стали носить. В Двадцатилетнюю.

– Тогда столичные модницы копировали вдовствующую графиню Савиньяк, – спокойно объяснила Ирэна. – Эта примечательная особа негласно представляла в Талиге интересы своего родича – великого герцога Алатского – и носила алатский костюм. Продолжалось это года два, после чего она на год уехала из столицы и вернулась уже герцогиней Алва. Супруге соберано, разумеется, тоже подражали, но нам это ничего не дает: алатское платье с придворным туалетом времен Лорио не смог бы спутать даже мужчина, так что вернемся к фамильным цветам. Они, даже с учетом тумана, о котором вы говорите, сужают круг поисков до одиннадцати семей. Семерых герцогинь и графинь в нужные нам годы молодыми не сочла бы даже я, о семнадцатилетней девушке не приходится и говорить. Три из оставшихся дам благополучно дожили до рождения внуков, а последняя была убита ревнивцем при надежных свидетелях.

– Надеюсь, ему это с рук не сошло.

– Убийцу обезглавили.

– Вот и хорошо, – одобрила не терпевшая ревнивых придурков капитанша. – Я хотела помочь, но только все запутала и, кажется, сейчас запутаю еще больше. В тумане серебром может показаться обычный серый. Может быть, дело в эсператизме? Конечно, он запрещает самоубийство, но когда это влюбленные думали о Рассвете? Темно-красное с серой оторочкой может означать вдовство, а если дама молода, еще и раннее.

– О нет, – Ирэна положила руку на книгу, которую просматривала. – Эсператизм в те годы хотел много большего, чем отделка. Траурный туалет был серым, об утраченном супруге напоминали лишь вставка на груди и кант по подолу. Кроме того, вдове в первые годы траура запрещалось открывать шею, незамужним девицам, к слову сказать, тоже.

– Ну, тогда я просто не знаю!

– Я тоже, – хозяйка осторожно закрыла книгу. – Придется искать сплетни и песни. Смерть, такая смерть, должна оставить след, пусть и лживый. Я уже спрашивала вас, спрошу снова. Вы уверены, что тело… вернее, то, что от него осталось, не в сокровищнице?

– Мы ничего такого не заметили. Конечно, там было темно, но кости белые, и я бы о них, скорее всего, споткнулась.

– Значит, покойную нашли и похоронили. Ведь если бы она выжила, выходцы бы не вошли?