Абрахам Меррит - Корабль Иштар (сборник)

В десять пятнадцать машина стала резко набирать скорость, по-видимому, мы выехали из города. Вскоре повеяло прохладой и свежестью. Возможно, мы были на Вестчестере или Лонг-Айленде. Этого я не мог определить.

Ровно в одиннадцать двадцать машина остановилась И после минутной задержки тронулась снова. Я услышал, как сзади нас лязгнули тяжелые металлические ворота. Еще минут десять быстрой езды - и опять остановка. Конзардине очнулся от своих мечтаний и с треском поднял шторы. Шофер распахнул двери. Ева выпорхнула из машины, за ней - Вальтер.

- Мы приехали, мистер Киркхем, - приветливо сказал Конзардине, как будто он был любезным хозяином, доставившим к себе домой в высшей степени желанного гостя, а не пленника, захваченного самым возмутительным образом.

Я вышел. Мутный глаз луны, предвещающий шторм, тускло глядел на великолепный дворец, как будто перенесенный сюда с берегов Луары. Ярко горел свет в его крыльях и башенках. Через парадные двери во дворец вошли девушка и Вальтер. Я огляделся. Возникало впечатление, что этот уединенный дворец окружен бесконечным лесным пространством, заслоняющим его от внешнего мира.

Конзардине взял меня под руку, и мы прошли следом за девушкой и Вальтером.

Два здоровенных араба стояли по обе стороны парадного входа.

Я не смог сдержать восторженного восклицания, когда, переступив порог, мы оказались в огромном холле.

Лучшие из лучших шедевров средневековой Франции были собраны здесь. Длинные, изысканно готические галереи были увешаны шпалерами и гобеленами в треть высоты до Сводчатого потолка, их хватило бы на три огромных музея. Тут же размещались щиты и оружие поверженных королей.

Конзардине не дал мне времени рассмотреть все это. Он указал мне на вышколенного английского лакея, неожиданно оказавшегося рядом:

- Томас позаботится о вас. Увидимся позже, Киркхем.

- Сюда пожалуйте, сэр, - Томас с поклоном ввел меня в миниатюрную часовню, спрятанную в одной из стен холла. Он нажал на ее изукрашенную резьбой заднюю стену. Она отъехала в сторону, и мы вошли в маленький лифт. Когда лифт остановился и отодвинулась панель, служившая ему дверью, я оказался в прекрасно обставленной спальне, роскошь которой могла сравниться с великолепием парадного холла. Тяжелые шторы скрывали вход в ванную комнату.

На кровати лежали нарядные брюки, рубашка, галстук и прочая одежда. Через несколько минут я уже был вымыт, чисто выбрит и облачен в вечерний костюм. Все было мне впору. Когда слуга открывал дверцу стенного шкафа, мое обостренное внимание привлек висевший там плащ. Я заглянул в шкаф.

Там висели точные копии всего моего клубного гардероба. Даже на портновских метках в карманах стояла моя фамилия.

Я подумал, что наблюдавший за мной исподтишка слуга ожидает выражений удивления, но я не доставил ему этого удовольствия. Я уже просто не мог больше удивляться.

- Куда я теперь должен идти? - спросил я.

Вместо ответа он отодвинул панель и подождал, пропуская меня в лифт. Когда лифт остановился, я, естественно, подумал, что сейчас снова окажусь все в том же огромном холле. Но вместо холла передо мной открылась маленькая отделанная дубом совершенно пустая прихожая. Около единственной двери из дуба более темного тона стоял араб, по-видимому, ожидая меня, так как слуга с поклоном вышел из лифта, подождал, пока выйду я, зашел обратно и исчез за панелью.

Араб приветствовал меня на восточный манер. Открывая дверь, он снова поклонился, молитвенно сложив руки. Я шагнул через порог. Часы начали бить полночь.

- Прошу, Джеймс Киркхем! - раздался незнакомый голос. - Вы предельно точны.

Голос был необычайно звучный и музыкальный, какой-то органной глубины. Говоривший сидел во главе длинного стола, накрытого на троих. Это все, что я увидел до того, как взглянул ему в глаза. После этого я перестал на какое-то время замечать, что происходит вокруг. Таких живых глаз густой сапфировой синевы я еще никогда не встречал. Огромные, немного раскосые, они сверкали, словно из них бил настоящий родник жизни. Но их жесткий блеск в самом деле больше всего напоминал сияние самоцветов. Лишенные ресниц, немигающие, словно у птиц или змей, глаза неотрывно смотрели на меня.

Мне потребовалось определенное усилие, чтобы оторваться от них и взглянуть в лицо их обладателю. Лоб его был непомерно велик. Возможно, конечно, совершенно лысая голова прибавляла ему высоты. Но мне показалось, что огромный купол, самое меньшее, вдвое превосходил лоб обычного человека. Узкие длинные уши явственно заострялись кверху. Тяжелый крючковатый нос нависал над длинным массивным подбородком. Полные губы классического греческого очертания были неподвижны, как у античной статуи. И все это огромное, круглое, гладкое, без единой морщинки, лицо сохраняло абсолютную неподвижность. Лишь глаза жили на нем. И сверхъестественная их живость производила жуткое впечатление.

Громадная бочкообразная грудь, вздымавшаяся над столом, дышала необычайной жизненной силой и наводила на мысль о гигантских размерах всего тела.

С первого же мгновения все, кто видел этого монстра, попадали, вероятно, под власть исходящей от него нечеловеческой силы.

- Садитесь, Джеймс Киркхем, - снова зарокотал звучный голос. Из-за спины громилы вынырнул незамеченный мной дворецкий и поставил стул по левую руку от него.

Я поклонился этому странному человеку, державшему в своих руках мою жизнь, и молча уселся рядом.

- Вы, должно быть, проголодались после столь длинного путешествия? - спросил он. - Очень любезно с вашей стороны, Джеймс Киркхем, что вы исполнили эту мою прихоть явиться сюда.

Я быстро взглянул на него, но не заметил и намека на издевку.

- Я вам очень обязан, сэр, - ответил я с нарочито изысканной вежливостью, - за столь увлекательное путешествие. А что касается вашей шутки о прихоти, то что же мне оставалось делать, если ваши посланцы были… хм, так красноречивы…

- О, да, - кивнул он. - Доктор Конзардине действительно обладает исключительным даром убеждения. Он сейчас присоединится к нам. Но что же вы? Ешьте, пейте.

Дворецкий разлил шампанское. Я поднял свой бокал и невольно залюбовался им. В моих руках сверкало бесценное сокровище - несомненно, древний кубок, искусно вырезанный из горного хрусталя.

- Да, - заметил мой хозяин, как будто читая мои мысли, - действительно редчайший экземпляр. Это бокалы для вина халифа Гаруна аль-Рашида. Когда я пью из него, мне кажется, что я вижу его самого, окруженного его излюбленными друзьями-собутыльниками среди великолепия двора в старом Багдаде. Передо мной пробегает череда прекрасных и пресыщенных удовольствиями арабских ночей. Тысяча и одна ночь. Эти бокалы, - задумчиво продолжал он, - сохранил для меня покойный султан Абдул Хамид. По крайней мере, они принадлежали ему, пока я не захотел взять их себе.