Анна Шилкова - Нарисованная красота (СИ)

— Так известно какой — ковороду потеряли злыдни. — С печи влез дворовый.

— Какую ковороду? — Устало спросила я.

— Это такая штуковина, которая позволяет обратиться ко всей нечисти разом. — Как маленькой пояснил мне Пьюриф. — Мы эту штуку называем «коворода».

Я поднялась, не до конца веря в происходящее, чтобы принести здоровенную, сантиметров пятьдесят в диаметре, неподъемную чугунную, может и литую, сковородище, которую мне принес приказчик.

— Вот эта? — Пропыхтела, водружая этого монстра на стол, я.

— Она самая. — Сипло отозвался Пьюриф, промакивая лоб платочком. — Откуда?..

— Сам подумай. — Огрызнулась я. — Из-за этой вашей ковороды мои родители погибли.

— Литта, не взумай никому проболтаться о ней. С ее помощью нас уничтожить всех разом можно. — Все еще сипел дворовой.

— Давай уберем к тебе в кабинет? — Предложила Мьяла, только пришедшая в себя после рассказа и отповеди.

— Нет, мы ее к остальным сковородкам поставим. — Сообщила я. — В кабинете такой предмет — чуждый, — пояснила я на три вопросительных взгляда, — прятать надо на виду.

Какое-то время я занималась логистикой утвари в пространстве, пытаясь запихать ковороду в самый низ внушительной стопке, чтобы, не приведи боги, ничего на ней не пожарить, — мало ли.

Когда я закончила ошалелая от прошедшего дня Мьяла уже накрыла ужин и пригласила всех к столу.

Стоило мне сесть, пришел Гант. Я отправилась к нему — делать душевую.

В доме меня ждала картина пятимесячной давности моего дома: грязь, пыль и чих.

— Можно я тебе дом отмою? — Спросила я, подумав, что мне нечего терять (отрублюсь и ладно).

— Не стоит. — После паузы ответил Гант. — Ты только помыться.

Руну для душа я помнила без подсказок — выбирала самую простую, так что просто начертила ее под самым потолком крошечной огненной иголочкой, которую сделала. Потом попросила деревянный кругляш, чтобы сделать руну для стирки и, когда закончила, начала рассказывать. Уже через десять минут я была дома за столом, а из соседского дома слышался разгорающийся скандал.

Ругались пол ночи — спать мешали, ироды. Но я все равно радовалась крошечному успеху: кто-то захотел хорошо вымыться.

Следующий день ознаменовался уборкой: я выгнала всех из дома и применила воду для этих целей. Часа на три, хорошо если, путь в дом нам был закрыт, так что мы сидели с дворовым под забором, жевали оставленные Мьялой пирожки с молоком и просвещали меня.

— Понимаешь, — говорил Пьюриф, — нам никак нельзя показываться визам, в силу не вошедшим. В стародавние времена еще и тем, у кого охороница дома не прижилась не показывались, потом только это правило отменили. — Он отвлекся на пирожок. — Потому что виз, который в силу не вошел и для себя, и для других опасен, а мы должны ему помогать. То есть если он с ума сойдет или еще как зло творить начнет, от него стихии отвернутся, а мы один раз и насовсем к человеку привязываемся — до конца его дней. Так что, когда люди перестали нас к себе пускать, визы в силу входить перестали, мы тоже ушли в леса. Общины основали, семьи многие завели. Особо бойкие охороницы все пытаются к людям приходить, но их никто не принимал — одна ты за последние века.

— Расскажи. — Попросила я. — О том, как визы перестали входить в силу, расскажи. — Уточнила я.

— Давно было. — Предупредил он. — Когда-то жила на свете семья, считавшая, что только визы должны между собой жениться и детишек нарождать, а заодно и миром править — такие они особенные. Люди долго между собой власть делили — другие справились сильно прытче. Настал день, когда стихии отвернулись от этого «рода», как вы говорите, а мы-то куда? Мы никуда — остались все помощники при них. И в один черный день, на собрании семьи, было решено, что это мы — помощники, во всех бедах виноваты. И до захода солнца всех перебили. Кого задушили, кого зарезали, сожгли, да мало ли как еще умертвить кого-то. И наши старые решили, что надо семье показать, как без помощников живется. В том городе все наши работать перестали и показываться — все стало рушиться и расти набекрень. А стихиям-то какое дело? Мы равновесие со своей стороны не удержали, и они отвернулись от всех визов — уж не знаю, как они рассудили. — Он надолго замолчал. — Скоро случился великий исход: все помощники стали избегать людей, наново ни к кому не привязываться, потому что в силу все меньше визов входило. Долго ли, скоро, а из людской памяти истерлось все добро наше — стали нечистью называть, в силу входить перестали. Теперь вот — считают, что кому стихия отозвалась, тот и виз, а это ж так, недоделка. Никого все четыре стихии сразу не приняли, потому что никто к четырем разом уже лет восемьсот не обращался. И развитие людское замерло, кампроу — вон как далеко со своими дарами ускакали.

Он снова замолчал, глядя на дом, по которому перетекала вода. Я, кстати, совсем не чувствовала никакого истощения, как было раньше.

— А тут ты. — Вдруг, минут через десять, продолжил он. — Тебя переместили из другого мира, да?

Я опешила.

— Ты не думай, мы все знали, что никто из местных не станет так делать, как ты. — Прервал мою озадаченность он. — Я, лично, рад, что ты появилась и говорить об этом не собираюсь никому. Главное, не потеряй своё… — он замялся, пытаясь подобрать слово. — вот то, что тебя двигает — вот это вот не потеряй.

Как реагировать я не знала, так что просто замолчала.

— Хозяйка! — Колотили в ворота. — Литта!

Я выползла из кровати, натянула на себя какое-то платье и поползла смотреть кого нелегкая с рассветом принесла.

С крыльца увидела Гевгена — друга отца Литты, который нашел меня в канаве.

— Проходи, Гевген. — Крикнула хрипловато со сна.

— Не могу, не открывается.

— Конечно не открывается! — Пробурчали откуда-то сверху. — Припрутся ни свет, ни заря, ни здрасьте тебе, ни светлого утра, ни впусти меня дорогой домовой, только и знают, что ворота ломать, да хозяев поутру будить.

К нам пришел домовой, как вы поняли. Пришел через три дня после дворового, представился как Вилко и преподнес дар — такая у них традиция — поющую шкатулку. Она пела пока домовой оставался в доме, стоило ее открыть.

Вилко оказался любителем побурчать, зато он организовал нам и запирающиеся ворота, и восполнение колодца и даже крышу подлатал. Теперь он сам, как посланник воды, занимался чистотой в доме, гонял охороницу, к которой прицепилось имя Хора, с моей кровати, перетряхивал все наши матрасы и одеяла, постоянно бурчал на руны, которые множились по дому с огромной скоростью. С тех пор прошла пара недель, в дом без моего дозволения вслух не попал никто — о том, Мьяла беспрепятственно заходила, когда ей вздумается, прошли горячие дебаты. В результате, конечно, мое хозяйское слово победило.