Елена Асеева - Сеча за Бел Свет [СИ]

Сучковата ветонька заменяла им роть, кажный раз, кады духи калякали, распадавшаяся надвое.

— Здрасьте вам будя Борил! — произнесли духи, кады мальчик приподнявшись с охабня, опёрси на локоть и вуставилси во вертлявые зелёные очи, горящие у тьме ночи аки светлячки.

— Здраве и вам Подкустовники, — киваючи и радостно просиявши, ответствовал мальчуган.

— Привёл так-таки воинство… как мы поглядим, — прокалякали духи тонюсенькими голосками и прынялись озиратьси, помахивая у сторону почивающих скоробранцев толстыми сучками, кые заменяли им ручоночки. — Уймища их! Оно то и добре! И ладно!

— Агась! — сугласился отрок и приподнявшись с локотка, испрямилси да вусевшись, как и духи обозрел просторы леса, занятые могутными деревами и не мнее мощным воинством.

— Ну, и тады надоть чёб друды у вашу рать вступили, — отметили Подкустовники да малость подсигнули увысь, бойко при приземлении стукнув об оземь своими пихтовыми шишками, натянутыми на сучки-ножки. — Занеже они вельми умело владеють сручными дубинами и могуть вам у бою подсобить. Ну, да с тобой Огненный Волх, а он сынок Мать Сыра Земли и они ему конча подчинютьси. Ты же Борил попомни.

Нежить уся няши покинула и направилась прямо к панывичам. Одначе Кострубонька ожидаеть вашего приходу на краю болотных земель. Он поведёть твову рать чрез те тягостны земли. Он соберёть у лесах бероского краю воинство Велеса и Ярила, рать духов, каковые смыкнуться с вами и будуть ратовать одной единой силой.

— Ох! — довольно дохнул мальчуган и от таковой распрекрасной вести на его глаза накатили слёзы. Да были у то слёзы не горючие, а радостные. Обаче бляснули они во глазах отрока, и абие потухли, не жёлая казатьси Бел Свету, да пужать тот какой-никакой слабинкой. — У то дюже добра весть, — прокалякал малец миг опосля, да тихонько так дохнул припоминаючи злобну нежить встреченну у болотах. — А то нам… людям ту нежить никак не осилить.

— Тяперича осилим!.. переборем её таку пакостну нежить, — произнёс Подкустовник, тот каковой мнее приплясывал и тряхнул веточками да хвоинками, чё замещали ему главу, отчавось закачались евойны махунечкие глазоньки и почудилось у той парящей темнотище, шо весьма смелый дух прям чичас ринетси у схватку с полчищами препротивной нежити, — Одолеем оно як, — добавил он, — духи могуть битьси с духами.

— И погибать могут токмо от собе подобных, — дополнил реченьку первого второй Подкустовник.

— Эт значит повмирать? — чуть слышно протянул евонтов говорок мальчуган, и вздрогнуло усё его тельце, по коже пробегли крупны мурашки и кажись прыподнялись волосья на голове.

— Повмирать, — подтвердили духи поспрашания мальца и сами едва слышно вздохнули сице, чё нежданно позадь них васнь застонала уся землица, и ента жалоба наполнила собой весь лес да тихим окриком неясыти прокатилась окрестъ того краю. — Обаче ты не тужи Борилка, потомуй как за Добро и Бел Свет засегда гибли и будуть погибать люди и духи. Нехай посему победа достанетси Добру, а не Злу. Тадыкась и жизть свову не боязно отдавывать. Борюша ничавось не ответствовал мудрым духам, кои верно жили у Бел Свете с сыздавных времён, а поелику знали и ведали то, чё ему було доколь недоступно. И хотя вон соглашалси с Подкустовниками, но у глубине души жёлал, абы и вовсе не гибли люди, духи али Асуры.

Жёлалось мальчику чёб усем жилось в мире и ловили они с Младушкой рыбёшку в реченьке, ходили у краснолесье по ягоды и пелось, плясалось его народу во праздники.

— Борила ты не горюнь, оно то тако не кому не надобно, особливо тобе… Тому кто сбрал и привёл таку могутну… могутну рать. Рать людей, полканов, зверей, мамаев и Асуров! — прошептал один из Подкустовников не сводя взору своих дивных, огнистых очей с мальчонки. — Велику рать! И попомни, у то усё содеял ты… таковой маленький мальчик, поелику аки верил… верил у силы свои. И ноне… ноне не сумлевайси в победе! Ты, Борил, чё значит борящийся! Боренька немедля кивнул, признаваючи разумность говорка духа, а иной Подкустовник не могший смирно стоять на одном месте и усё то толковище подскакивающий, скузал, ужотко малёхо погромче:

— Да, Борюша, не пущай кручину у свову душеньку! И ащё… ащё Ёжа нам возвярни. Он, Ёж, эвотов у етом бору жавёть. Он положенну ему работу претворил, так пущай днесь воротитьси к свому звериному народцу, верно, вони его заждались. Истомились ожидаючи свово сынка да братца. «Сынка да братца», — пронеслось горячей волной юшки в отроке та молвь и обдало жгучей тоской сердце и душу. Одначе мальчуган не подал и виду от той болезности, а скрыпнув зубами, сице совсем тихо, резво протянул руку, и, взяв котомку, развязал на ней снурки.

Медленно, шоб не вспужать кочумарищего зверька, вон вынул оттудась киндяк и развертав его, скатил с вечи на землю покрытую хвойной полстиной Ёжа. Зверёк сей миг, лишь его востры колюки коснулись опавшей хвои перьмешанной с тончайшими ветоньками, будто почуяв родны места, разверталси и громко запыхтел…порскнул, може прощаясь с отроком. «Цок…цок…цок…», — раздалось у ночи, то Подкустовники издали оклик похожий на трель клеста и у то ж мгновеньице прямо под ногами Ёжа хвоя раздалась у разны стороны, да тот провалилси у появившуюся дыру, ищё немножечко и земля заново сползлась, точно никадысь и не было у эвонтом месте выручающего да такового умного зверька.

— Прощай Борил! Доброй торенки тобе и твоей рати! И победы! — разом дохнули духи. И чичас же Подкустовники взмахнули хвоинками-главами, вскинули у выспрь сучковаты, коротки ручонки, под ногами их, як и под Ёжом, резко раздалась хвоя и прикрытая ею оземь. Духи молниеносно свалились у эвонту саму рытвину, а кады земля и хвоя сошлись, то на том месте идеже тока, шо Подкустовники находились, осталась лёжать водна веточка хвои с махоньким таким зекающим зелёненьким глазком.

Мальчишечка протянул перст и тронул тот глазик, напоминающий жёлто-ядрёную каплю живицы. А капля нежданно застрекотала, как светлячок и дарёный ему Кострубонькой ванов червячок, да встрепенувшись, взлетела увыспрь, перьливаясь зекрым и смаглым светом заскользив у ночи. Малец ащё чуток следил очами за порханием жучка, посем потерял его из виду, точно тот не улятел, а потух, погас у эвонтой черноте. И як токмо светлячок упорхнул мальчик вуслыхал позадь собе, васнь мышиный писк, таковой писклявый и единожды недовольный, али сёрдитый голосок:

— Так чё киндяк возвярнёшь або як? Чавось зенки выпучил….

Глядишь тутась… сызнова туды-сюды очами водишь, ничавось не узыркаешь так-то. Киндяк прибрал, воротить не хошь… Оно и сице ясно, вельми ладненький киндячок. Вэнтов расхорошенький, расчудесненький киндячок, сразу видно аки у торенке вам пособил, вона рубашонка с обновки да и штанцы ничавось таки ладные…нешто его захочетси хозяину возвярнуть… Обаче так-таки поживилси малёха, я втак кумекаю, и возвярни… возвярни тому у кого брал… А то знашь, оно дух могёть и осерчать… тады опосля ничавось у дар и не дадуть… Оно и так бываеть… да и не раз… у так було. «Боли-Бошка!»— немедля вызнав по голосу духа, додумкал про собе Борила и воглянулси. То и прямь был дух леса, охраняющий ягодны места. Он поместилси чуток поодаль от расстеляного на землице-матушке охабне, маненький, худющий старичок, вроде як измождённый гладом со здоровенной таковой главой, да долгими до оземи искарёженно-тоненькими ручками и ножками, едва заметно трясущимися. На немножечко вытянутой главе торчали прямёхонько из макушки две короткие ребристые веточки бруснички сверху на оных устроились зелёны листочки, да несколько рдяных ягодок. Махонькие сизе-синие глазёнки ноне зыркали на мальчонку не стокмо печально, скокмо обидчиво, будто Боренька второго дня обобрав несчастного духа, снял со него усю одежонку ладну да чиненну, а воротил эвонтов донельзя оборванный зипун без вороту, токмо сберёгший на отделанных швах почитай ярко-рдяные снуры.