Роман Суржиков - Лишь одна Звезда. Том 2 [СИ]

— Милорд, — сказал полковник Блэкберри, — простите мне откровенность. Вы молоды. Я думаю, Адриан боится вас меньше, чем Степного Огня, и потому пошел на юг, а не на север. А Лиса выставил лишь для того, чтобы удержать вас, пока не расправится с шаванами.

— Потому худшее, что мы можем сделать, — добавил полковник Хортон, — это ждать. Проволочка идеально вписывается в задумку Адриана. Решительная атака — вот что сломает его план.

Кивнул и Роберт:

— Нам везет, пока инициатива наша. Утратим ее — потеряем везение. Агата отвернется от нас.

— Но мы дадим Адриану себя обхитрить. Он будет знать наши планы!

— Ладно тебе, кузен, — Деймон хлопнул его по плечу. — Хватит играть хитростью. Сила теперь за нами! Пускай хитрит тот, кто слаб!

Полковники говорили еще что-то, а Крейг Нортвуд рычал и бил по столу, а Дональд согласно кивал: «Во-во». Эрвин встретил взгляд Стэтхема. Тот, кто еще недавно разделял сомнения герцога, теперь лишь молча пожал плечами.

— Ладно, — буркнул Эрвин, — ладно. Я принимаю ваши аргументы. Идем в наступление.

— Давно бы так! Да!

* * *

Граф Лиллидей и генерал-полковник Стэтхем пришли к нему в шатер после полуночи, когда Эрвин уже готовился спать.

— Вы понимаете, милорд, что совершили ошибку? — без обиняков заявил Лиллидей. — Вам не стоило менять стратегию в угоду Нортвуду.

Эрвин опешил от неожиданности. Альтесса подсказала реплику: «Но вы же сами…»

— Но вы же сами советовали!..

— Милорд, я побывал в лазарете и взглянул на курьера. Этот придворный хлыщ не вызвал никакого доверия, и я допустил, что письмо с предупреждением сфабриковано. Я хотел убедиться, что вы учитываете эту возможность, но не думал, что вы так поспешно измените весь план кампании.

— А Хортон, Блэкберри, кузены? Все советовали наступать!

— Я отвечаю лишь за свои слова, милорд.

— А вы, генерал-полковник? Почему вы молчали?!

— Вы часто поступали наперекор моим советам, милорд. Я решил, что лучше будет промолчать, чем советовать. Но надеялся, что вы настоите на своем.

По примеру Клыкастого Рыцаря Эрвину захотелось вскричать: «Тьма вас сожри!» — и грохнуть кулаком по столу. Но голосок не тот, о кулаке и говорить нечего.

— Какие они милашки! — шепнула альтесса. — А самое забавное: попробуй сказать, что они неправы.

В полной растерянности Эрвин онемел.

— Милорд, поймите нас верно, — сказал Лиллидей, как будто немного мягче. — Мы хорошо знаем, что вы бываете бескомпромиссны, когда считаете нужным. Но нортвудцы мало знакомы с вами и могут сделать ложные выводы. Сочтя вас малодушным, они выйдут из повиновения. В критический момент битвы, когда требуется полный контроль над войском, это может стать причиной поражения.

— Но они и не должны повиноваться. Ведь Крейг прав: он мне не вассал, а союзник…

Стэтхем презрительно искривил рот, Лиллидей фыркнул.

— Вы — герцог Ориджин, потомок Светлой Агаты, сын великого Десмонда и лучший из молодых стратегов. А Крейг Нортвуд — безголовый дровосек, который только и умеет, что махать топором. Вы должны руководить кампанией, или тот из вассалов, кого вы удостоите чести. А этому болвану должно хватить мозгов хотя бы на то, чтобы подчиняться.

Первая похвала от отцовских сверстников. Без дураков. Без намека на насмешку.

Эрвину стоило усилий не измениться в лице и ответить с положенным холодком:

— Благодарю, милорды. Но…

Он замешкался. Очень хотелось спросить, но не станет ли вопрос новым свидетельством слабости? Как вдруг он понял: полководцы пришли не затем, чтобы упрекать, а именно для того, чтобы дать совет. Действительно необходимый совет.

— Что теперь делать?

— Наступать, — твердо сказал Лиллидей. — Я был сторонником атаки, остаюсь и сейчас. Осознаю, что риск существует, но шансы на победу ныне слишком велики, чтобы от них отказаться. Потому нужно наступать, а при случае поставить Нортвуда на место. Он хотел в авангард — отдайте ему авангард, милорд. Пускай искровики собьют с него спесь.

— Наступать, — сказал Стэтхем. — Умней было бы, конечно, остаться в обороне. Но изменить решение дважды подряд — значит полностью лишиться авторитета. Это хуже, чем рискнуть. Наступайте, милорд. И молитесь Светлой Агате.

* * *

— Это вы, отче? Подъезжайте ближе, поговорим.

— Простите, милорд, я не хотел мешать.

— Я ехал молча рядом с молчащими хмурыми солдатами. Чему вы можете помешать? Моей тоске? Помешайте ей, прошу вас.

Подстегнув коней, Эрвин и отец Давид на десяток ярдов оторвались от эскорта. Лошади шли мягко и неспешно, нащупывая землю под рыхлым снегом. Дорога вся была запружена пехотой, стрелками, телегами с провиантом, возами полевых кухонь и лазаретов. Впереди шли полки Нортвуда с их обозами, следом — наемная путевская пехота и греи Первой Зимы, за ними — обозы Ориджина, а далее длинным шлейфом волоклись те, кто всегда следует за более или менее успешной армией: солдатские жены, маркитантки, ремесленники, цирюльники, перекупщики… Поток пеших людей и повозок растянулся на несколько миль. Дорога под ногами и колесами быстро превращалась в топкое месиво. То тут, то там телега увязала в грязи, и солдаты толкали ее, осыпая проклятьями. Кавалерия же съехала в поля, предпочтя снег болоту. Даже по снегу, двигаясь неспешным шагом, конница легко обгоняла пехоту и потом долгими часами ждала в месте будущего привала. Интересная беседа — единственное, что могло хоть как-то скрасить путешествие.

— Вы хорошо держитесь в седле, отче.

— Я много странствовал, милорд.

— И армейский быт вам не внове. Вы служили полковым священником?

— Случалось и такое.

— В какой земле, если не секрет? У какого лорда?

— Едва ли важны места и имена. Мне думается, важна лишь суть явления.

— И какова она?

— Ради наживы или самолюбия одни люди идут убивать других людей. Они берут в поход священника, о котором в мирное время почти не вспоминают, и велят ему молиться за успех массового убийства.

— И вы, устав от абсурда, бросили эту службу?

— Нет, милорд. В мире много абсурда, но таким его сделали Прародители и боги. Не мое дело перечить им. Лучшее, что могу, — попытаться понять.

— И поняли?

— Зачем нужны войны?

— Да, отче.

— Нет, милорд. Нашел только видимость ответа. Война создает драгоценности. Ей мы обязаны вспышками благородства, великодушия, сострадания, мужества, патриотизма. Все это редко встретишь в мирное время. Впору спросить: таится ли оно в глубине человеческих душ, или вспыхивает искрою в отчаянный момент, а затем бесследно гаснет? Но даже если так, этот миг немалого стоит.

— Но потом вы разочаровались в войне?

— Я и не был очарован, милорд. Редкие искры душевного величия, и много, много, много повседневной дряни. Война — оправдание для совести: война же, суровое время, можно всякое себе позволить. Вседозволенность, милорд, — скверная штука.