Марина Голубева - Либерия

— Зато, глядишь, на бабе полежал! — Демид всхлипывал от смеха, вытирая глаза рукавом. — А торговка-то как визжала, словно порося резали. И чего, спрашивается, дура орала? Чай, поди, лет двадцать ее мужик не тискал, а тут целых два прижали!

Алексей не выдержал и тоже засмеялся, почувствовав, как отпускает напряжение последних дней, а на душе становится легко и весело.

— А я-то все выбраться пытался, да торговка дубасила так, что уж не соображал ничего. Все, думаю, сейчас помру, одно утешало, что помру на бабе! Если бы не ворона…

— О! Ворона! И чего я ей не понравился — чуть глаз не выклюнула? Будто тебя защищать кинулась — Демид удивленно покачал головой и потрогал глубокую ссадину над бровью.

— Э-э-э… — молодой человек решил, что дальше развивать тему вороны не стоит. — Давай хоть пива за знакомство выпьем, да полечимся.

— И то верно! Эй, дядька Аким, — Малой повернулся к наблюдавшему за ними кабатчику, — принеси-ка нам по кружечке пивка.

— Ты, это, Малой… — кабатчик замялся в нерешительности, подозрительно косясь на Алексея, — поди в клетушку, тебе Матрена щей нальет… Да и татя своего бери, чего уж там… коли помирились.

— Вот это дело! Щи — похлебка хороша, веселись моя душа! Пойдем, Алешка. Но ты, дядя Аким, про пиво тоже не забудь.

Маленькая комнатушка за стойкой, видимо, была предназначена для «особых» посетителей, которым был не по нраву пьяный шум в общем зале. И стол был почище, и занавесочки на оконце, и вместо скамей стулья с высокими спинками.

Пухлая, улыбчивая женщина поставила на стол две миски горячих щей, краюху хлеба на блюде, деревянные ложки, принесла кружки с большой шапкой белоснежной пены, ласково потрепала Демида по кудрявой голове, сказала: «Кушайте на здоровье!» и исчезла за занавеской.

— А тебя тут знают, — заметил Алексей.

Он прихлебывал из ложки обжигающе горячие щи, постные, но приправленные какими-то ароматными травами и после целого дня беготни по морозу казавшиеся необычайно вкусными. А вот хлеб был жесткий и колючий, словно в муку добавили опилок, но судя по всему, и такой скоро станет роскошью.

— Дык, мы ж соседи! Батянин дом аккурат забором кабак подпирает. Я дядю Акима и тетку Матрену сызмальства знаю. А уж на пьяниц этих насмотрелся! На всю жизнь от вареного вина отворотило. А пиво уважаю! — Демид, зажмурив глаза от удовольствия, припал к кружке, ухнул, вытерев с усов хлопья пены. — Хорошо! Пей, Алешка, за знакомство-то.

— За знакомство, так за знакомство, — молодой человек осторожно пригубил пиво.

В горло прокатилась струя прохладного, шипучего напитка, оставив во рту привкус меда с едва уловимой горчинкой ячменного солода. Алексей удивлено поднял брови и допил кружку, блаженно вздохнув. Нельзя сказать, что молодой человек был пивным фанатом, но кто же в XXI веке не пьет этот напиток? А вот сейчас он понял — все, что пил в родном мире, было чем угодно, но только не пивом. Невольно вспомнился и французский коньяк, которым его угощал граф Сен-Жермен, и коварная наливочка из придорожного трактира. Мелькнула мысль, что, путешествуя по прошлым эпохам, легко спиться. Но пиво, действительно, оказалось великолепным, о чем Алексей и сказал Демиду.

— А то! — согласно кивнул Малой. — Дядька Аким плохого не держит. Давай-ка еще по кружечке, а то и не распробовал, поди. Выпьешь зелена вина, и кругом тоска одна! Ну, а коли пиво пьешь, веселее заживешь.

Алексей подумал, что в сером унылом мире XVII столетья Демид как яркое солнечное пятно. Пообщался с ним, и на душе светлее стало, кажется, что не так уж все здесь мрачно и безысходно.

— Веселый ты человек, Малой!

— В нашем деле без этого, без веселья-то никак нельзя. Красный товар — особый. Вот, к примеру, девка али молодуха у кого бусы себе скорее купит: у хмурого старого мужика али у веселого молодого парня? А?

Демид хитро взглянул на Алексея, приосанился, подмигнул и тут же скривился. Потрогал подбитый глаз и сокрушенно вздохнул.

— Вот теперь с такой побитой рожей девки меня меньше любить будут. Как торговать-то? Сплошной убыток!

— А нечего было, не разобравшись, кулаками махать! А то, налетел как бешеный медведь — и сразу по морде. — Алексей набычился, но потом рассмеялся — долго сердиться на Малова было не возможно. — Ты глаз-то тряпицей завяжи, чтобы девки не пугались, и торгуй себе. Ты же бусы продаешь, а не свою рожу.

— А вот не скажи! Рожа, она тоже цену имеет. Посмотришь на бабу ласково, глазом веселым подмигнешь, баба-то и разомлеет, купит даже то, чего и не надобно вовсе. А эдаким глазом не наподмигиваешься.

— Так ты, оказывается, еще и бабник!

— Никакой я не бабник, — обиделся парень. — Вот ты сам посуди. Взять, хотя бы, ту же купчиху али боярыню, сидят они день-деньской в тереме за семью замками. Муж старый да не любый и в сад погулять не каждый день выпускает, не то что в город. А уж, чтобы чужой кто, да, упаси Бог, мужчина — это ни-ни. Стережет, стало быть, как цепной пес. Каково бабе-то молодой? Ведь волчицами воют в своих хоромах, слезами обливаются. А тут я под окнами, весь такой веселый, басенький [12] Басенький — баский — красивый, видный, казистый, осанистый, пригожий, нарядный. да с красным товаром. Ну, дворовые меня в терем пускают. Как не пустить-то? Девке али молодухе самой в цацках покопаться охота, поперебирать, да примерить. А уж в терему-то я найду, как бабу утешить, хоть словом, хоть другим чем. Бабы-то опосля мужьев-стариков, ох, как до ласк охочи, а мне и не жалко. Потом она рада весь короб скупить, не торгуясь. Так что, и молодухе удовольствие доставлю и себе прибыток. А то, глядишь, через девять месяцев у боярина наследник родится, так и ему, пню трухлявому, стало быть, потрафлю. Со всех сторон польза наблюдается, а ты — бабник!

— Да ты не обижайся, Малой. Это я, не подумав, про бабника брякнул. — Алексей вспомнил читанный в университетской библиотеке Домострой, и подумал, что женщинам, действительно, не сладко жилось в это время. — Ты, наверное, правильно поступаешь.

— Конечно, правильно! Я вообще баб да девок люблю. Они добрые, весь мир жалеть готовы, не то что мужики. Вот женюсь, никогда жену бить не стану.

Какое-то время они, молча, поглощали кашу, принесенную радушной хозяйкой, и запивали ее пивом. Каша, в отличие от щей, Алексею совсем не понравилась — почти не соленая, политая каким-то маслом то ли льняным, то ли конопляным и снова без мяса. Но обижать хозяйку не хотелось, и молодой человек глотал безвкусное варево, с тоской вспоминая жирного кабанчика, которого они на пару с Лесей-волчицей загнали и съели в лесу.

Наконец с едой было покончено, Демид, сыто отдуваясь, отложил ложку.

— Ну что, поснедали — пора и честь знать. Только вот, что я хочу тебя спросить, — остановил Малой собиравшегося встать из-за стола Алексея. — Гляжу на тебя и никак не пойму, кто ты таков? На купца, вроде, не похож, на боярского сына, тем более. Одежа простая, но справная. Думал, может, дворовый чей? Да для дворового ты слишком вольно себя ведешь. С рожи, будто иноземец, а по-нашему говоришь чисто. Дерешься, опять же, знатно и двигаешься по-звериному. Говоришь, что не разбойник, и я тебе почему-то верю. Кто ж ты, Лексей? Я вон, почитай, все про себя рассказал, а ты все молчишь.