Шимун Врочек - Фатум. Самые темные века [сборник litres]

Мальчик не чувствовал коченеющих ног. Не замечал снежинок, срывавшихся из низких, набрякших туч. С упорством одержимого он шел на север. Зачем? Спроси кто – Краш не смог бы ответить.

Шагнув за околицу, он с ясностью смертника, взошедшего на эшафот, понял: эта деревня – последняя на его пути. Если и здесь не приютят, не бросят кусок хлеба – он ляжет, где стоит, и замерзнет.

Может, оно и к лучшему?

Закрыть глаза – и ждать, пока вечная тьма не сомкнется вокруг. Кто встретит Краша на том берегу Хавсалы, реки царства мертвых? Мать с отцом? Черная Вдова? Он не исполнил волю королевы Шаннурана, не вернул ей украденное…

Тяжесть чужого взгляда придавила к земле. Краш с трудом обернулся. Суставы скрипнули несмазанными ступицами колес. От ближайшего дома на мальчика глядел медведь. Огромный, кудлатый, в косматой, с проплешинами шубе. Шапку медведь надвинул на самые брови.

«Прогонит», – безнадежно подумал Краш.

– Пустите… погреться…

Медведь молчал.

– Холодно…

Медведь засопел, высморкался под ноги:

– Убирайся! Ишь, проглот…

Краш еле разобрал, что ему сказали. Но главное уразумел – гонят.

За слюдяным окошком мелькнула тень. Раздался женский голос: мужчину окликнули из дома. Бородач засуетился, сделавшись меньше ростом, оглянулся на Краша – и шмыгнул в двери. Не медведь – нашкодивший пес. Замычала корова, пахнуло свежим хлебом. Живот у Краша прилип к спине, в глазах заплясали искры. Как зверь, жадно раздувая ноздри, он сделал шаг вперед. В доме спорили. Женщина распекала мужчину на все корки. Но для Краша сейчас существовал лишь хлеб. Ноги подкашивались, он боялся упасть, не дотянувшись…

Хлопнула дверь.

– Эй! Иди сюда, значит… Эй, ты чего?

Мерзлая земля качнулась навстречу, норовя ударить в лицо.

Но медвежьи лапы успели раньше.

Три дня Краш отъедался. Просяную кашу – едва сдобренную салом, похожую на комок сероватого речного песка, – уплетал со свистом, аж за ушами трещало. Он бы и добавки попросил, но постеснялся. Кислая капуста, бобы; один раз даже мяса дали… Краш ел и спал: набивал брюхо – и проваливался в блаженное забытье. Иногда, просыпаясь, он видел рядом мелкую девчушку – младшую в приютившем его семействе.

– А я знаю, кто ты! – заговорщицки сказала девчушка. – Ты – принц!

– Какой принц? – шепотом спрашивал Краш.

– Какой, какой… Убеглый.

Она прикладывала пальчик к губам – тайна, мол! – и удирала.

Поначалу Краш думал, что девчушка ему мерещится. Он плохо различал грань между сном и явью, до судорог боясь проснуться – и обнаружить себя замерзающим в лесу под корягой.

– Ты – принц!

– И ничего я не принц, – буркнул Краш.

Вставая с лавки, где ему кинули ворох тряпья, он едва не угодил ногой в отхожую лохань.

– Принц!

– С чего взяла, дуреха?

– Мне бабушка рассказывала!

– Про меня?

– Про принца. На ихнее королевство напали враги, всех ножами поубивали… А принц сбежал. Он потом долго ски… ска… скотался?

– Скитался?

Слово было из благородных. Краш знал его от отца, в молодости служившего телохранителем у лорда Плимута.

– Скитался! – Девочка от радости захлопала в ладоши. – Он был голодненький, его вши кушали… Тебя как зовут?

– Краш.

– А я – Хельга.

– Что там дальше было с твоим принцем?

– Он выучил язык зверей, собрал армию из волков-медведей – и всех победил. Вернулся в замок, стал королем и женился на самой красивой принцессе. Вот!

– Сказка… – разочарованно протянул Краш.

– И ничего не сказка! Это ты нарочно так говоришь! – подмигнула ему Хельга. – Не бойся, я никому не скажу…

– Эй, прынц! Очухался?

В дверях горницы стояла хозяйка.

– Ага…

– Тогда делом займись. Воды натаскай, что ли…

– Я… я все сделаю!

Дают работу? Значит, не прогонят!

Будь Краш в горнице один – заплакал бы от счастья.

…Зима таилась в засаде, укрывшись за крепостной стеной гор. Ее дозорный – студеный ветер с севера – несся над трактом, сворачивая в деревни. Волчьей стаей завывал он в проулках меж домами, демоном хохотал в печных трубах. Земля промерзла до звона, черные ветви деревьев на фоне белесого, выморочного неба смотрелись, словно руны заклинаний.

Все изменилось в одну ночь. Наутро деревня проснулась, укрытая искрящимся, пушистым одеялом. Мир перестал напоминать задубевшую дерюгу: зима позаботилась о том, чтобы прикрыть наготу своих владений. Пробираясь к колодцу, по пояс увязая в сугробах, Краш улыбался. Что зимняя стужа тому, у кого есть крыша над головой! В хлеву, куда он перебрался ночевать, тепло, а к запаху навоза Краш был привычен.

Деревенские приняли мальчика легко. Смотрели с сочувствием, перешептывались за спиной. Отводили взгляд, если Краш оборачивался невпопад. Жалеют, думал он. Небось, хозяйка рассказала. Что у меня семью убили и дом сожгли.

О темницах Шаннурана Краш благоразумно умолчал.

Дни тянулись за днями, похожие друг на друга, как близнецы. Прошлое блекло, растворялось в тумане. Крашу казалось, что он живет здесь с рождения. Черная Вдова покинула его сны, зов ее ослабел и нечасто тревожил Краша, поднимая среди ночи. Вначале он собирался, когда потеплеет, вновь отправиться в путь. Но чем дальше, тем реже вспоминал мальчик о своем намерении.

Весна, взломав лед на реке, не отозвалась в его пятках зудом странствий.

За ним пришли на закате.

«Что? Чего вам…» – забормотал Краш, выпутываясь из соломы, служившей ему постелью. Сонный, всклокоченный, он сперва не узнал женщину, которая встала на пороге хлева. Это была Бычиха, жена кузнеца. Зимой, узнав, что Бычиха – имя, а не прозвище, Краш очень удивился. Неужели ее родители с детства знали, какой громилой вырастет дочь? Рядом с женой даже кузнец, детина хоть куда, ломающий старые подковы, казался щуплым доходягой. Дородная красавица – жизненную силу в деревне ценили выше соболиных бровей и осиной талии – Бычиха относилась к мальчишке-приблуде с грубоватой лаской. Украдкой совала краюху хлеба, ломоть сала; подметив, что Краш, обнадеженный ее сердечностью, зачастил к кузнице – подарила гребень, вырезанный из липы, штаны с кожаной заплатой на заду…

Вот и сейчас она улыбалась.

Проснулись, заблеяли овцы. Хрюкнул в своем закуте годовалый кабанчик. Улыбка Бычихи проплыла сквозь гомон и вонь – светлая, безмятежная. Сильные пальцы сомкнулись на запястье Краша.

– Пойдем, – молча сказала Бычиха.

Мальчик не понял. Как можно говорить молча? А вот так, оказывается… Куда пойдем? Зачем? Ночь в воротах, идет на двор… Плотная, в мозолях, ладонь запечатала ему рот. Когда ладонь убралась, Краш с изумлением осознал, что не в силах произнести самое коротенькое слово. Вместо слов изо рта несся хриплый стон и взлаивание, похожее на собачье.