Шимун Врочек - Фатум. Самые темные века [сборник litres]

– Ведьму… – прохрипел, булькая кровью Говорящий.

Хранитель отшвырнул старого шамана, словно куль.

– Да. Ведьму… Дочь Зимы!

Народ испуганно охнул. Дочь Зимы! Страшное темное колдовство. Дочери Зимы не лечат больных, не заговаривают посевы, не избавляют от злых духов. Дочери Зимы несут только холод и смерть. Ледяной ветерок, словно предвестник грядущего Вечного Холода, пробежал по дому. Установилась нехорошая тишина. И тут же взорвалась криками.

– Убить! Разорвать! Пустить кровь ведьме!

Люди кричали, брызгали слюной, потрясали кулаками. Людям было страшно. И свой страх они пытались выжечь огнем гнева. Тангай их понимал. Что там одна суровая голодная зима? За каждой зимой приходит весна. Таков уж закон. Но Дочь Зимы не признавала законов. Дочь Зимы могла уморить весь род человеческий, погрузив мир в Вечный Холод. Но ведь это не просто Дочь Зимы. Это Нанка! Нанка, чьи песни они слышали каждый вечер. Под чьи колыбельные засыпали их дети. Чей голос они слушали страшными зимними ночами, чтобы не слышать ни плясок злого ветра Сивая, ни хрипения Холода, Не Имеющего Имени, ни крадущихся шажков Батурнака-Похитителя. Как можно поверить, что Нанка – зло?

Нанка стояла, обняв худые плечи руками, и в глазах ее плескался первобытный ужас. Еще чуть-чуть, и люди вдоволь напьются гнева и страха. Еще немного, и, опьяненная гневом и страхом, толпа навалится и сомнет, сломает, разорвет хрупкую Нанку.

Мьел-Охотник, которому Нанка пела на свадьбе, достал нож. Большой Холо, которого Нанка выхаживала своими песнями после нападения рыси, засучил рукава. Старая Вельда, чьи дети засыпали под Нанкины колыбельные, хищно согнула худые пальцы и метилась Нанке в глаза. Даже травница Лайда подобрала у очага камень.

Люди, конечно же, знали, что всему виной злые духи, но люди не могли убить духов, они были слишком слабы для этого. Им гораздо проще убить человека. Особенно если представить себе, что этот человек виноват во всех их бедах.

Хранитель значительно кашлянул. И люди почтительно замерли. Замолчали. Ждали, что скажет Мудрейший. Но оружие предусмотрительно не опускали.

– Нельзя ее убивать, совсем нельзя. Она Дочь Зимы. Вот если бы у тебя убили дочь, ты бы что сделал? – Хранитель ткнул пальцем в Мьела.

– Отомстил бы.

– Отомстил. Верно. Так нам велит Закон. А она дочь Колдуньи Зимы. Неужели вы, глупцы, хотите, чтобы Злая Белая Госпожа мстила вам? Нельзя ее убивать.

Сердце Тангая радостно подпрыгнуло.

– Пусть ее убьют другие.

И тут же рухнуло.

– Холод, голод, дикий белый медведь. – Хранитель хитро улыбался. – Главное, чтобы это было не на нашей земле. Отправим ее к Ледяному Морю. Пусть идет во владения своей матери. А чтобы с пути не сбилась, ее сопроводят мои стражи. Одежды ей давать не станем. Человеческая одежда не нужна детям духов. И еды тоже не дадим. Зима не любит запаха человеческой пищи.

Хранитель подал знак, люди-грифы схватили Нанку и поволокли на улицу. И тогда Тангай закричал, как раненая росомаха, и бросился на грифов, размахивая топором. Его успокоили, ударив в бок чем-то острым, и он не видел, как на руки и шею Нанки набросили веревки. Как старого Говорящего вытащили во двор и проткнули острой пикой. Как его Нанку волокли по мерзлой земле к лошадям. Как, взвалив ее на седло, люди-грифы скрылись в пелене вьюги, увозя Нанку к смерти. К самому Ледяному Морю.

Теперь глупый Тангай будет спать на мерзлом земляном полу общинного дома. А когда проснется, он встанет и пойдет сквозь снежную пелену вслед за Нанкой. Вьюга будет заметать следы. Но Тангай – ученик шамана. Тангаю не нужны следы. Тангай услышит песню Нанки и пойдет за ней. Тангаю не будет холодно – без песен Нанки он сам станет холодом. И только Ветер будет петь Тангаю:

Земля подскажет Тангаю, где были стоянки людей-грифов. Где они спали, где они ели. Где они, устав от бесконечной скачки, решили отдохнуть и выпить вина. А потом один из них скинул войлочные штаны и взгромоздился на Нанку. А потом другой, а потом третий.

Тангай полетит сквозь белую пустыню, сжимая в руке нож. Он обязательно их найдет. И тогда Нанка споет им колыбельную песню.

И люди-грифы уснут. Не смогут не уснуть. Такая уж сила у голоса Нанки.

И тогда Тангай подойдет и ударит каждого из них в сердце.

А потом он возьмет Нанку за руку и поведет за собой. Так всегда поступали мужчины его племени.

И земля не дождется Весны. Вместо нее придут Нанка и Тангай. Сначала к людям его племени, а потом на запад. К людям, дышащим огнем. К мудрым народам, которые говорят с небом и морем. К диким лесным людям, которые рисуют на теле синей краской. К черным людям, которые поклоняются кошке и соколу.

Они пойдут ко всем людям, которые не хотели слушать сладких песен Нанки. И Нанка им споет. Сначала им будет холодно. Но потом станет хорошо. Они будут лежать на коленях Нанки-Зимы, укутанные одеялом вьюги, и слушать ее сладкую песню. Пока Тангай-Холод не остановит их сердце ударом кинжала.

А потом Тангай найдет лодку, и они поплывут через океан. И за ними по пятам будет следовать Зима, чтобы укутать всю Землю белым саваном. И усыпить ее сладкой песней Нанки.

Когда Тангай проснется. Если проснется.

Ночь мальчик провел в лесу, в развилке могучего дуба. Шершавая кора, впитавшая за день тепло солнца, была на ощупь приятнее влажного камня темницы. Мысли путались от усталости, веки слипались, и очень скоро Краш провалился в забытье. Во сне его завертел водоворот недавних событий. Свет фонаря в руке Вульма, колдун с зашитыми губами; оживает статуя демона, пальцы сжимают рукоять кинжала, в лицо брызжет горячая кровь… Сквозь хаос видений в сон полз вкрадчивый, настойчивый шепот: «Око Митры!.. Возвращайся-а-а…»

Черная Вдова звала приемного сына.

Он проснулся среди ночи. Дернулся, едва не свалившись с дерева, судорожно вцепился в толстый сук. Сердце колотилось в груди как бешеное. Крашу казалось, что стук его слышен на лиги вокруг. В чаще ухнул филин, в ответ издалека долетел вой волков. Рысь, подумал мальчик. От нее не спасет высокое убежище. Лоб покрылся холодной испариной. Краш дрожал, и виной тому была не ночная прохлада. Лес, погруженный во мрак, жил своей жизнью. Шептались деревья под ветром. Шуршала звериная мелюзга, перебегая от одного эфемерного укрытия к другому. Над головой раздалось хлопанье крыльев. Пронзительно вскрикнула птица. Рядом, обвивая ветку, заструилась чешуйчатая лента. Замерла, стрельнула раздвоенным язычком – и скользнула прочь.