Шимун Врочек - Фатум. Самые темные века [сборник litres]

Успокоив Нанку, Тангай решительно взял ее за руку и повел к реке. Возле реки он давно приметил себе логово. Запруду с небольшой пещерой в скале. Притащил туда медвежий череп и отметил вход резной оленьей костью. Даже Говорящий-с-Духами одобрил – достойная смена растет.

Вот к этому логову Тангай и привел Нанку, чтобы открыть для нее путь в мир духов. Но сначала Нанку надо было очистить от прошлой жизни. Она и сама это знала, а потому быстро скинула с себя просторную шелковую рубаху и полезла в воду.

Тангай дивился, до чего же Нанка хороша. Тонкая и гибкая, как ласка. Узкие плечи и бедра, маленькие грудки. Совсем Нанка не похожа на старую Вельду. Куда такой рожать детей толстому Бокэ? Раздавит он ее на ложе, как медведь муравейник. Нехорошо это, а значит, решил Тангай, все он делает верно. Духи должны понять.

От прошлой жизни Тангай отмывал Нанку основательно. Старался ничего не пропустить. Шептал, как полагается, заговоры и тер гибкое Нанкино тело лисьей шкурой. А иногда и пальцами. Отмывал обстоятельно и долго. Может, даже слишком долго. Уж больно нравилось Тангаю прикасаться к Нанке. Да и Нанка была не против. Закрыла глаза и улыбалась. И сердце стучало часто-часто. Ну, как говорится, долго – не коротко. Все-таки Тангай ведьму делал, а не колбасу из заячьих потрохов.

Очистив Нанку от скверны, от сглаза, от порчи, от ночных шептаний и злых мыслей, Тангай отвел ее в пещеру. Развел жаркий костер, положил голую Нанку на медвежьи шкуры и долго ею любовался.

– Ну, скоро ты? – сбивчиво прошептала Нанка.

Женщины. Что на супружеском ложе, что на Пороге Духов, а ведут себя одинаково. Скоро бывает во время брачной ночи, да и то, если не повезет. «Надо же быть настолько нетерпеливой», – думал Тангай. Хотя на мгновение ему показалось, что Нанка имела в виду совсем не Ритуал Посвящения, а что-то другое. Эта мысль была приятна, но сильно мешала. А дело предстояло ответственное. Рисунки надо было наносить всю ночь, а может, и еще день.

Потому Тангай отогнал такие приятные, но неуместные мысли, и дал Нанке сонного отвара. Немного, ровно столько, чтобы Нанка была и здесь, и в мире духов. Подождал, пока ее дыхание станет ровным и глубоким, и принялся за дело.

Тангай разводил краску с барсучьим жиром, вдувал смесь в полую кость тайменя и потом долго, точка за точкой, наносил на тело Нанки узоры. Могучие вечные деревья, благородные олени, бегущие по небу, круторогие архары и волшебные птицы появлялись на смуглом Нанкином теле. Тангай пел и рисовал.

Прошла ночь и еще день. Иногда Нанка просыпалась и рассказывала о том, что видела в мире духов. О железных людях, которые дышат огнем. О духах, которые управляют звездами. О прекрасных городах, где живут белые великаны. Города те, говорила Нанка, стоят в местах, где никогда не бывает зимы. А люди там ходят голые, как безумный Гоки. Но они не глупые, а напротив, мудры и возвышенны. Их святилища сделаны из камня и бронзы, и они могут говорить с небом и морем. И дерьмом они, как Гоки, не мажутся, а поливают себя цветочным маслом.

Тангай слушал, дивился, как оно все в мире духов устроено, давал Нанке отвара и продолжал рисовать. А когда закончил, завернулся вместе с Нанкой в шкуру, обнял ее и заснул.

Спал Тангай долго. А проснулся оттого, что было ему очень жарко. Поначалу Тангай удивился, откуда такой жар. Костер давно погас. Что может так жарко гореть? А потом понял. Горела Нанка.

Нанка была такой горячей, что к ней было страшно прикасаться. Тангай бросился ее будить. Толкал, шептал что-то, потом кричал, даже уронил котел. Но Нанка не просыпалась.

Тогда Тангай развел костер. Огонь заплясал на стенах, осветил Нанку, и Тангай замер от ужаса. Духов перехитрить не удалось. Они распознали обман и страшно отомстили за неуважение. Прекрасные птицы на теле Нанки расплылись и превратились в ужасных драконов. Олени скрутились, скукожились. Казалось, что они уже не бегут по небу, а на полном скаку рушатся в глубокую пропасть.

Но страшнее всего было смотреть на ноги Нанки. На ногах Тангай рисовал деревья-жизни, чтобы укрепить Нанкины силы. Но прекрасных деревьев больше не было. Вместо них появилась страшная сумеречная роща. Нанкины вены стали черными и оплетали деревья, не давая им расти. И каждая черная вена по краям словно горела красным. От этого на ногах Нанки разгорался пожар, без пощады пожирающий деревья-жизни. Да и саму Нанку.

Тангай закричал, завыл и бросился к Нанке. Он тормошил ее тело, внезапно ставшее таким легким. Уже не шептал – дико кричал заговоры, сбивался, начинал сначала. Метался по пещере, пытался окурить Нанку травами. Но Нанка с каждым мгновением все глубже уходила в мир духов. И как бы Тангай не тряс ее тело, ухватить ее душу у него не получалось.

Тогда Тангай схватил кинжал и раскалил его на огне. Раз он – Тангай – такой глупый, пусть он и пострадает. Вонзит раскаленный кинжал себе в живот, омоет Нанку своей кровью и обменяет ее душу на свою жизнь. Зачем нужна жизнь такому глупому Тангаю, если больше не будет Нанкиных песен? И пусть он сам больше этих песен не услышит, зато их услышат другие. Потому что Нанка снова будет петь. Петь и плести бисерную нить. И все будет, как всегда. Даже лучше. Потому что глупого Тангая больше не будет.

Тангай уже занес было горящий, словно зимнее солнце, кинжал. Замер… И полетел на землю, сбитый увесистой затрещиной.

Посреди пещеры стоял Говорящий-с-Духами. Он был мрачен и не стал тратить время на ругань. Не стал суетиться и творить бесполезные заклинания. На то он и Говорящий, что всегда знал, что делать. Выдал Тангаю еще одну затрещину, пригрозил скормить его дикой рыси, если он, Тангай, не подберет сопли, и послал его за старой травницей Лайдой. Потом завернул Нанку в шкуру и потащил в свою хижину.

Всю осень Говорящий-с-Духами и Лайда пытались спасти Нанку. Каждую ночь Говорящий камлал, пока не падал без чувств. Надеялся умилостивить духов. Старая Лайда долго стояла у котла, делая целебные отвары. Так долго, что от жара кожа на ее руках распухла и потрескалась. А сам Тангай уже просто не понимал, в каком мире он находится. Каждый день он мыл Нанку, вливал в нее целебные зелья старой Лайды, пытался кормить похлебкой из тетерева. Снова и снова. Опять и опять. Изо дня в день. У него даже не осталось сил винить себя. Хотелось только одного – чтобы Нанка снова очнулась и запела.

Когда закончились осенние дожди, а с севера задули холодные ветра, Нанка пришла в себя. Начала говорить и двигаться. Тангай радовался и даже не думал о том, что после такого обмана духов шаманом ему уже не быть. Главное, Нанка очнулась.

Каждый вечер Тангай садился рядом с Нанкой и пел ей колыбельную: