Оксана Глазнева - Черная царевна

Роджер рассмеялся.

— Хамство, но забавное. И с чего они такие самоуверенные?

— Не знаю. И это меня беспокоит, Роджер. Твой меч ведь при тебе? Береги его.

— Само собой, брат.

Роджер снял пиджак, шейный платок и жилет, расстегнул рубашку. Великий Полоз пригладил русые усы.

— Я не очень умный, ты же знаешь, Анку. Это вы с Хорсом у нас умники, вот и подумайте вместе, что к чему. Или просто детишки распоясались, или посерьезней чего…

— Посерьезней? — Роджер усмехнулся, положил рубашку на стол. — Что они могут? Не переживай, брат, сиблингам это не к лицу.

Роджер задержал дыхание и впился пальцами себе в грудь. Глубже и глубже. Полилась кровь. Он разорвал пальцами кожу и плоть. Обнажились кости грудины. Роджер ударил по ним костяшками пальцев, и грудина треснула. Морщась, но не проронив ни звука, бог мертвых достал пальцами до ребер, раздвинул их, словно распахнул книгу. В груди, в паутине из лопнувших обручей, билось сердце.

Марк осторожно, один за другим, достал искореженные полосы железа, освобождая место для новых.

— Никогда не видел ничего более мерзкого, — заявил Эол, появляясь в дверях.

— Не помню, чтобы тебя звали посмотреть, Легкокрылый.

— Да я и не напрашивался. Совпало.

Марк достал последний из обручей, бросил на окровавленный пол, и бережно вставил новые. Все двенадцать, один за другим.

Эол налил себе вина и уселся в кресло.

Марк вытер окровавленные руки о забрызганный кровью кафтан и отступил в сторону.

Роджер сам сдвинул назад ребра, две половины треснувшей грудины и накрыл все кусками кожи. Кости, мышцы и кожа начали срастаться и спустя несколько мгновений тело было в порядке, даже следа не осталось.

Марк бросил на Эола недовольный взгляд и пропал.

— Какие новости? — спросил Роджер. На кресле рядом с окном появилась новая одежда: белая рубашка, серый жилет и темно-серый костюм.

— Твоя невеста должна мне имя! Кто будет отдавать долги? Ты или она?

Роджер застегнул пуговицы на воротничке и оправил манжеты.

— Я предупреждал ее, чтобы не раздавала обещаний. Пусть разбирается сама. И она мне не невеста.

— Она тоже так сказала, а колечко носит!

Роджер бросил на Эола сердитый взгляд.

— Мне не страшно, — улыбаясь во весь рот, заявил Легкокрылый. — Беспокоишься о ней? В самом деле влюбился или это как с котенком? Приручил и теперь чувствуешь свою ответственность?

— Если не прикусишь язык, лишишься последнего имени!

— Хорошо.

Эол замолчал и пропал.

Роджер тяжело опустился в кресло, растирая грудь. В воздухе повис тонкий металлический звон, и бог мертвых громко выругался.

Осень закончилась. Началась странная приморская зима. Потускнели, выгорели до охры листья на кленах и тополях, высохла трава, и начались дожди. Вода лилась с неба день и ночь. Похолодало. Надя купила себе калоши, дождевик и зонт, но без надобности старалась из дома не выходить: улицы Морин-Дениза превратились в реки, трамваи не ходили.

Дни шли за днями. Закончился первый месяц зимы, начался второй. Снег так и не выпал, только дни стали короче и во влажном климате Побережья зимний холод был особенно пронизывающим и неуютным.

В последний день зимы одна из морских тварей, несмотря на огонь из пушек и ружей, добралась до набережной. Погибли шестеро гражданских и один военный.

В первый день весны Наде исполнилось семнадцать. Впервые в жизни она встречала день рождения одна. Царевна купила себе новых лент в косы и пирожное с кремом.

О Роджере Надя старалась не думать.

Днем это удавалось. Днем была работа, сухие строки деловой переписки, голова была занята цифрами и словами, но ночью, откидываясь на подушку, она не могла не думать.

Как будто душу привязали к нему шелковой ниткой. Нитка тонкая и почти неразличимая, но нет сил разорвать ее, и больно рвать, и не хочется рвать. Жить с душой на поводке сил нет, но от страха, что поводок оборвут, она просыпалась ночью в поту. Надя дала имя странному зверьку, что поселился в груди, под ямочкой на шее. Приняла его и старалась лишний раз не трогать. Но прошло четыре месяца, и все чаще через тонкий лед напускного равнодушия стал пробиваться страх. Что, если она была не права? Что, если, прогоняя ее, Роджер хотел, чтобы она ушла? Может, она придумала выражение в его глазах, неверно истолковала слова и поступки?

Она не пыталась обмануть себя. Она точно знала, насколько красива и насколько умна. И честно признавалась себе, что ни первого, ни второго недостаточно, чтобы быть достойной его любви. Так какой должна быть женщина, которую полюбит бог мертвых? Она могла дать ему лишь одно — преданное сердце, но достаточно ли такого подарка? Воспримет ли он его всерьез?

— Ты помнишь меня? — мысленно спрашивала она у тишины. — Ты слушаешь меня?

Маяк называли просто маяком, потому что в Царстве Мертвых не было других. Он стоял на вершине горы Флегетон, на берегу замерзшего озера Коцит с начала времен.

Белая штукатурка на стенах потерлась и местами осыпалась, стекла запылились. Внутри фонарного помещения стоял кофейный стол и два плетеных кресла. Лампа была обычной. Медная, наполненная маслом, под абажуром из синего стекла. Здесь всегда было холодно и тихо, всегда пахло старой мебелью и сухой травой. Роджер любил это место.

С начала времен и до их конца он был единственным смотрителем. Отсюда были видны все его земли, окруженные серой пеленой Завесы: заснеженные склоны горы, неровные лоскутные одеяла городов, серая лента Леты, лес самоубийц, пустыня, зарево огненного кольца на границе мира и голубой лед озера Коцит. Четыре земных месяца он не появлялся в мире живых. Проводил все свободное время на Маяке. Ждал, когда врастут в плоть новые обручи. Его жизнь текла по привычному руслу, заполненная привычными делами.

Когда рассветало, он отправлялся осматривать владения. Проверял границы с Завесой и огненных великанов. Навещал каждый из городов, не столько проверяя, сколько демонстрируя бдительность.

Потом отправлялся в замок. Слушая мерный шелест песка в часах, читал книги судеб, присланные канцелярией сестры.

Когда на Царство Мертвых опускалась ночь, он отправлялся в Лено. Бродил по улицам, где земля была устелена битым стеклом, где не прекращался стон и всегда стоял запах гниющего мяса. Медленно шел между дыбами и колесами для четвертования. Его сердце ровно билось в груди, сжатое железными обручами, не способное на сопереживание и жалость.

Легкокрылый напрасно дразнил его. Трогательная девочка, назначенная ему в невесты, пусть живет своей жизнью. Роджер не собирался больше вмешиваться в ее жизнь.

Но невольно он прислушивался.

Роджеру много молились. Умоляли, выпрашивали, проклинали. Но еще никогда за три тысячи лет он не получал чьей-то любви.