Талех Аббасов - Турнир Пяти Башен

Но… демонам-то люди зачем?

«Люди – пищевой и стратегический ресурс. С возвысившимися ядарами уже не повоюешь. Им уже плевать на демонов, а на людей – тем более. Воевать с богами – всё равно, что, будучи муравьем, пытаться укусить парящего орла. Вот демоны и используют людей по-своему, вытягивая из них энергию, которая может пригодиться в битве с потомками возвысившихся ядаров – сейчас эти потомки здесь, в Дархасане».

Что-то всё это звучит печально… для людей.

«Ничего печального. Люди ведь ни о чём не подозревают. Они по-своему счастливы. Меньше знаешь – крепче спишь».

Поэтому ты мне всё это рассказываешь? Чтобы меня по ночам кошмары не мучили?

«Ты – демон. Ты один из нас. Более того ты и я – есть одно целое, пусть пока и не слившееся до конца. Всему своё время».

Вахираз, а что если и демон возвысится?

«Мне нравится ход твоих мыслей. Но… это невозможно. Демон не может возвыситься. Это доступно только ядарам».

А как же Тиамат и её приспешники? Ведь её называют богиней Хаоса.

«Называть – одно, быть – другое. Все семь голов гидры сами по себе очень могущественные демоны. Ну, ты сам знаешь моё отношение к Нунарти – она живое доказательство того, сколь сильным может быть демон. Вот когда все семеро сливаются воедино – превращаются в гидру, тогда их могущество сильно приближается к божественному. Но это другое, так что демонам возвышение недоступно. Только слияние с себе подобными».

Если ещё и вспомнить, что семь голов гидры ранее были ядарами…

Донёсшийся справа плач младенца отвлёк меня от размышлений, заставив повернуться на звук.

Женщина в серых пропылившихся лохмотьях сидела на земле на углу забегаловки и пыталась утихомирить чадо. Мимо проходили люди, грохоча колёсами по мостовой, проезжали повозки. На неё никто не обращал внимания, даже когда та призывно тянула руку с просьбой о милостыне, одновременно умудряясь качать на руках ребёнка.

«Шаин, ступай своей дорогой»,

– посоветовал Вахираз.

Возможно, я так и поступил бы…

На пороге появился рослый детина – видимо, вышибала забегаловки, судя по свисавшей у него с пояса деревянной дубинке. Гулко цокая окованными сталью каблуками сапог, он спустился по ступенькам и быстро зашагал к нищенке, размахивая руками, будто кошку пытался прогнать.

– Проваливай отсюда! Чтобы я тебя и твоего ублюдка здесь больше не видел и не слышал!

«Шаин, стой!»

Я уже был на середине улицы, двигаясь наперерез здоровяку.

«Не лезь! Прогонят её, и она будет просить милостыню в другом месте. Остановись!»

Замолкни!

– Проваливай, я сказал!

Женщина со страхом смотрела на вышибалу, который уже достал дубинку и показательно ею поигрывал, хлопая широким концом по ладони.

– Прошу, не прогоняй!

– Не понимаешь?! – детина замахнулся дубинкой.

– Стоять! – прокричал я, направляя арбалет в грудь вышибале.

Тот опешил, повернувшись на голос. Увидев чёрный самострел в моей руке, показал ладони – дубинка повисла на ремешке, обхватывающем запястье.

– Стою.

– Молодец. А теперь двинул отсюда, да без резких движений! – кивком я указал направление, в коем ему следует удалиться – обратно в забегаловку.

– Только не стреляйте, господин гладиатор, – вышибала попятился – в надвигающихся сумерках он меня не узнал, тем более что на голову я своевременно натянул капюшон; однако узоры на предплечьях он видел, и гладиаторское кольцо тоже поблёскивало на пальце. – Но плач ребёнка этой бродяжки мешает нашим гостям отдыхать.

– Свалил отсюда! Сам разберусь!

– Да, господин, конечно!

Добравшись до ступенек, здоровяк быстро поднялся по ним, открыл дверь и скрылся с глаз.

– Тише, тише. Прошу, не плачь, – нищенка всё никак не могла успокоить неунимающегося младенца. – Всё будет хорошо.

– Он голоден? – спросил я, сжимая плечи арбалета к ложу – те со щелчком встали на место, и я убрал оружие за спину.

– Нет, господин. Я недавно её кормила. Недуг какой-то, вот и плачет, а денег на целителя у меня нет, – она отвела взгляд. – Спасибо, что прогнали громилу. Ну, всё, всё. Тише, успокойся, Лаэта, пожалуйста.

– Позволь мне, – я протянул правую руку и положил ладонь на лоб малышки – горячий.

Узор на предплечье налился слабым сиянием; как всегда, кожу покалывало, заставляя меня морщиться. Обласканная магией света девочка перестала плакать и через десять секунд уже мирно спала, тихо посапывая.

– Господин… – женщина смотрела на меня широко раскрытыми глазами. – Почему? У меня ведь нет денег.

– И не нужно. Простого «спасибо» будет достаточно.

– Спаси… бо.

– Пожалуйста, – я улыбнулся и убрал ладонь со лба девочки, затем полез в кошель и достал три серебряные монеты. – Держи.

Я вложил деньги в по привычке протянутую ладонь. Н-да. Она, наверно, и во сне милостыню просит.

Нищенка ещё больше удивилась, увидев блестящие кругляши.

– Господин! – выдохнула она. – Почему ты так добр ко мне?

– Не к тебе, – я покачал головой. – К ней. Для тебя вряд ли что-то изменится – ты уже выбрала свой путь. А вот жизнь Лаэты, возможно, сложится иначе, пусть это и маловероятно.

Я развернулся и двинулся дальше, спиной чувствуя взгляд нищенки.

– Как тебя зовут, господин? – спросила она, я замер на пятом шаге.

– Шаин, – бросил я через плечо и продолжил путь.

– Я буду молиться за тебя всеблагому Ану, господин.

Я в мыслях пожал плечами. Пусть молится. Может, это и принесёт удачу – хоть я и не верю в способность молитв изменить вообще что-либо. Молитвы – как об стену горох – в большинстве случаев не срабатывают. Нет, я не уменьшаю значимость молитвы – она может заставить поверить в себя, обрести цель в жизни – наполнить её смыслом. Иной раз это гораздо важнее исполнения всяких желаний, особенно для потерявшего надежду человека. Но… если ты сам веришь в себя, не сдаёшься ни при каких обстоятельствах, видишь в жизни смысл, то молитвы тебе просто не нужны, как не нужны здоровому костыли – он и без них прекрасно ходит.

«Господин…»

Да, Найрин.

«Почему?»

Я помог ей?

«Да. Ты ведь не пожалел Азама, а тут…»

Вообще-то, я бы его пожалел, если б этот баран не упёрся рогом и сразу рассказал всё, что требуется. Но стоило Садаре показать себя во всей красе, иного пути для Азама более не оставалось. Что же касается нищенки и её ребёнка… знаешь, дома – на Земле – я просто прошёл бы мимо, не обратив внимания на неё. В родном мире я не страдал жалостью к попрошайкам. Даже когда встречал просящих милостыню женщин, державших на руках грудных младенцев, которые… всегда спали.

Пальцы против желания сжались в кулаки, а зверь внутри меня открыл глаза, злобно оскалился, выискивая возможного противника.