Игорь Бер - Осень ожиданий [СИ]

— Пойдемте.

— Капитан, вы уверены, что готовы? Не лучше повременить со всем хотя бы на один день. В Законе такие случаи прописаны, и они позволяют вам…

— Я готов, — перебил главного конвоира Малвилл, садясь обратно на своего коня.

Тот нерешительно поглядев на капитана, все же дал сигнал своим людям окружить Малвилла и следовать в сторону башни, до которой оставалось уже не так много. До врат темницы они добрались в тишине и без происшествий. Малвилл спешился, после чего его коня увели в ближайшее стойло, где о нем должны были ухаживать в течение трех дней. Главный конвоир постучал в массивные дубовые двери, которые незамедлительно отворились, сразу же, как услышали правильный пароль. Не дожидаясь приглашения, капитан первым вошел в дверь темницы и надзиратели только и успели, что расступиться, после чего запоздало поприветствовали его. Конвоиры удалились, и теперь капитана Малвилла уже сопровождала охрана темницы, которая провела его вниз по спиралевидной лестнице в подвал, где пахло сыростью и плесенью. Чем ниже они спускались, тем тяжелее становился воздух. Крысы бегали у них под ногами с жутким недовольным писком. Одна крыса даже встала на задние лапы и сделала попытку наброситься на штанину Малвилла, но он без проблем, одним резким толчком ноги, отбросил в сторону мерзкую тварь. Свет факелов растягивал их тени по стенам из серого камня, на которых то тут, то там рос мох, плесень и даже маленькие черные грибы. На одном из пролетов, Малвилл заметил на стене темно-коричневый отпечаток ладони от застарелой крови, который смазывался и полосой уходил вниз, словно пытаемого схватили за ноги и потащили обратно в катакомбы.

Когда лестница закончилась, они оказались в широком коридоре, по обе стороны которого находились не меньше двух десятков клеток, из некоторых в это самое время доносились безумные крики заключенных. Главный надзиратель указал ему ладонью в сторону ближайшей клетки, но Малвилл изъявил желание прогуляться далее по коридору, останавливаясь на какое-то время перед каждой из них.

В первой камере находилась дыба, на которой лежал узник, а палач медленно накручивал веревки на валики, растягивая его конечности в разные стороны. Тело страдальца было покрыто потом, лицо побелело от боли, а зубы настолько сильно стиснулись, что часть из них даже раскололись, царапая до крови бедолаге губы. Сустав на левой руке у страдальца уже был сломан, остальные были готовы в любой момент последовать его примеру.

Во второй камере находился массивный стул с металлическими колодками для рук и ног. Около стула был стол, на котором лежали колющие и режущие предметы. В данный момент палач тщательно натачивал огромный нож о точило.

В третьей камере тоже был стул, только этот, в отличие от предыдущего, имел как в спинке, так и на сиденье множество дырочек, через которые должны были выдвигаться железные щипы. Капитан надеялся, что щипы, точно так же как и ножи, спицы и иглы из предыдущей камеры будут хорошо омыты спиртом, прежде чем он испытает их действие на себе, иначе заражения крови ему было гарантировано пусть даже он достойно пройдет все три дня испытаний. Эти мысли он озвучил главному надзирателю и тот поспешил его заверить, что все орудия пытки будут кристально чистыми.

В четвертой камере был инструмент похожий на тиски с двумя дощечками с отверстиями. Капитан Малвилл не был знатоком орудий пыток, но догадывался, каким образом можно было использовать это приспособление — путем сжатия тех или иных конечностей человека дощечками, а затем засаживания через отверстия в человеческую плоть все тех же острых спиц или же игл.

В пятой камере находился очередной преступник, которому надели на голову маску из нержавеющей стали, снабженную воронкой для подачи воды. Сам он лежал на дыбе, а палач неторопливо заливал в эту воронку воду из ведра, которая беспрерывно лилась ему в рот. Живот пытаемого увеличивался на глазах. Малвилл не стал долго останавливаться перед этой камерой и прошел дальше.

В шестой камере тоже был человек, и его пытали одним из самых простых и эффективных способов, а именно огнем. Пламя уже полностью опалило его волосы на голове и груди, оставив сильные ожоги на лице человека. Один глаз уже был полностью потерян, а второй с безумием наблюдал за рукой палача, в которой тот сжимал факел. Крики страдальца разносились громче остальных по катакомбам.

— Чем провинился этот человек? — спросил капитан у главного надзирателя.

— Ээээ, он убийца, капитан, — ответил тот, с явно лживой интонацией в голосе. — Убил очень знатного человека, ради того чтобы завладеть его монетами.

— Я хочу, чтобы на сегодня и на последующие три дня, сколько я буду находиться здесь, пытки над заключенными прекратились.

Надзиратель молчал около полминуты. Малвилл видел, что ему очень сильно хотелось сказать, нечто вроде: 'Вы еще не губернатор, а потому я не подчиняюсь вашим приказам', и все же у него не хватило духу на это.

— Как скажете, капитан, — кивнул главный надзиратель и дал поручение своим подчиненным привести в исполнение сие требование.

Когда пытаемых освободили и отвели наверх в свои камеры, Малвилл вошел в первую камеру и, присев на край дыбы, принялся стягивать с себя верхнюю одежду.

— Что ж, думаю, мы можем приступить непосредственно к делу, — спокойным ровным голосом произнес капитан.

Он просыпался в бреду, чтобы спустя пару секунд вновь терять сознание. Его тело трясло и обдавало то жаром, то холодом. Иногда, он открывал глаза и по-прежнему видел, как в его плоть впиваются острые иглы, пробивают кожу, мясо и скребутся о кости, хотя сам он уже лежал на мягкой и удобной постели. Удобной настолько, насколько это было возможно, так как спина его ныла от боли не меньше, чем другие части тела. Он хотел повернуться набок или же на живот, чтобы хоть немного успокоить кожу и мышцы на спине, но тело больше не принадлежало ему, оно не хотело слушать его приказов, видимо испытывая обиду за его предательство. 'Как ты мог поступить со мною так?!' словно кричало оно. 'Почему ты пришел в темницу и подверг меня истязаниям?! Чем я заслужило такое?!'.

Затем, после нескольких часов тишины, он вздрагивал от жуткого звона в своих ушах, не сразу понимая, что так звучит его собственный крик. Иногда этот крик принадлежал прошлому, иногда он кричал в настоящем. Когда это происходило, он чувствовал тень на своем лице и приятный голос жены, которая поглаживала его по голове и произносила приятные слуху слова. Присутствие жены успокаивало его лучше, чем жидкость, которой его поили в лечебных и болеутоляющих целях. Ему даже удавалось уснуть без агоний, когда Валери, поглаживая его по волосам, напевала ему колыбельную, которую она часто пела Ори и Стэнли, точно так же как это делала и его мать ему самому в детстве.