Беттина Белитц - Поцелуй шипов

Они пришли, потому что чувствовали. Я снова могла их видеть. Мы чувствовали вместе, потому что все испытывали боль.

Морфий тоже был со мной; он шёл впереди остальных. Это он заставил рухнуть стены и только благодаря этому он спасёт меня.

Только одного не хватало. Колина.

Я снова переключила своё внимание вперёд. До Анжело было рукой подать, он стоял напротив, ждал и принюхивался. Что-то сбивало его с толку. Я чувствовала, как Тильманн приближается справа. Слева тоже приближалось существо, я слышала его резкое ржание и фырканье, да, я слышала его чётко и ясно, а также удары хлыста по потной шкуре, которые гнали его дальше, через огонь ко мне… ко мне…

Улыбка Анжело превратилась в застывшую гримасу, когда я подняла голову и в первый раз посмотрела на него по-настоящему. Открыто и честно, оставив позади множество моих вечно-детских желаний. Шипя, он выдохнул сквозь зубы.

Да, он был похож на статую Давида. У неё тоже были мёртвые, слишком большие глаза, которые ничего не видели, и неотёсанные, неуклюжие руки, которые ничего не понимали в музыке. Но теперь я стала Давидом, а он Голиафом.

— Знаешь, что мне в тебе не нравится, Елизавета? — спросил он резко в ревущей тишине пылающего леса.

— Не поверишь, сколько мне не нравится в тебе, — ответила я глухо, но так чётко, что меня было слышно везде. Мой голос пел. Но он, только ухмыляясь, вскинул голову; жеманный, высокомерный жест презрения.

— У тебя косоглазие. — Он поднял руку, чтобы показать на моё лицо. Змея предупреждающе подняла голову, она скрывалась под моими длинными волосами. — Один твой глаз всегда смотрит немного в другую сторону, всегда что-то замышляет.

— По крайней мере они видят.

Я инстинктивно подняла руку вверх, потому что вдруг вспомнила тот момент, когда мои глаза начали видеть — видеть, кто я на самом деле, и чего желает моё сердце. Я цеплялась за мокрый утёс, подо мной бушующий поток, надо мной адская гроза, в то время, как дороги моей прежней жизни погрузились в грязь, и я ждала, что судьба пошлёт мне самые жестокие испытания моей жизни. Потому что любила мужчину, который спасёт меня и в то же время погубит, тот мужчина, который прорывался теперь через тлеющий подлесок с левой стороны. В своей руке он держал горящую ветку, точно так же, как Тильманн с моей правой. Мои рыцари пришли.

Я подняла руки ещё немного выше и растопырила пальцы. Я хотела заполучить их факелы. Они должны отдать их мне.

Только потрескивающее шипение в воздухе указало на то, что они их бросили, оба в один и тоже момент, не договариваясь друг с другом. Они не знали, для чего они мне нужны. Я сама ещё не знала. Только чувствовала, что они понадобятся, а моё желание для них закон. Я уверенно поймала горящие ветки и держала их в руках.

Анжело вытянул голову вперёд, потом руку, которая хотела схватить меня и закончить то, что я ему обещала. Но змея оказалась быстрее. Оскалив зубы, она выскочила из моих локонов, спадающих на голые груди и укусила его за нижнюю губу. Он удивлённо отпрянул и прикоснуться указательным пальцем к ранению, последний остаток его человечности и совершенно неверная реакция. Ведь её яд не причинит ему никакого вреда.

Это могла только я. Со всех сил, появившихся благодаря моему гневу и трауру, я ткнула правым факелом в его левый глаз, потом левым в его правый. Глаз за глаз, зуб за зуб. Сразу же едко запахло горелой плотью. Пронзительно крича, Анжело упал на колени и перебирающими пальцами, начал ощупывать землю, как будто сможет найти там свои глаза и вставить их обратно. Беспомощный, слепой свёрток, который никогда больше не сможет видеть и никогда больше не сможет забрать то, что другие носят во взгляде, как тайну своей души. На четвереньках он ползал по кругу, в то время, как слюни тонкими нитками вытекали у него из рта и шипя, испарялись на горячей земле. У него вырвался гулкий, безумный смех, когда он заметил, что его поиски бесполезны.

— Ты такая глупая, Елизавета, такая глупая… Ты предпочитаешь его, да? Эту нелепую обезьяну, которая думает, что может жить, как человек? — Он размахивающими движениями хотел показать на Колина, в то время как тот упорно пытался удержать Луиса на месте, хотя жеребец не переставая пританцовывал, а из жующего рта капала белая пена. Но Анжело потерял ориентацию. Без людей он был теперь никем. Его пальцы указывали в некуда. — Ты выбираешь его?

— Прежде всего я выбираю себя.

— Ты знаешь, не так ли? Ты знаешь, что я убил твоего отца? О, Эли, не будь такой мелочной, ты сама страдала из-за него, он никогда не уделял тебе время, в течение многих лет обманывал, даже пугал…

— Очень удобно для твоих планов, не правда ли? Ты ничего не знаешь Анжело, совсем ничего, и ничего не знал, когда был ещё человеком. Ты всегда был жалким червяком. Ты не заслуживаешь видеть нас.

Снова он рассмеялся. Его зубы пожелтели.

— Ты такая глупая! — повторил он. — Колин больше не захочет тебя! Он не сможет, после того, как ты разрушила то, что было его семьёй, единственной, которая у него когда-либо была: его мать и брата! А ведь именно её он хочет иметь больше всего — семью!

— Брата? — Факелы я всё ещё держала поднятыми вверх, готовая ударить вновь, если его глаза снова сформируются. Но они не формировались. — Брата?

Анжело задрал голову, чтобы посмотреть на меня, заученный жест, который теперь был бесполезен, обожжённые впадины смотрели мне на встречу.

— Ты — убила — мою — мать! Ты убила мою мать! Я ведь хотел вернуть её, для нас обоих, нашу мать, но ты всё портишь, ты всё испортила, и ты — ты тоже! — Снова он попытался показать на Колина. — Это вы монстры, а не я! — завыл он.

Колин продолжал держать дистанцию, он не мог подвести Луиса ближе, потому что жеребец боялся Анжело, да он и сам больше не хотел приближаться.

— У меня была семья, Анжело, — сказал он без каких-либо эмоций. — Люди, мать, которая меня боялась, отец, который меня бил и сестра, которая сжалилась надо мной. Они все испытывали ко мне больше чувств, чем ты сможешь кода-либо породить собственными силами. Мне не нужен брат.

— Но я появился первый, я! Я был её сыном! А ей было этого недостаточно, меня ей было недостаточно. Нет, она должна была создать ещё одного ребёнка, её собственного, отмеченного ей с самого начала, тебя. Тебя! — Когда Анжело кричал, изо рта у него летели слюни, руки он стиснул в кулаки, губы поджал. — Она больше не помнила меня! Она бросила меня! Ты её не ценил, свёл с ума, потому что сбежал и только поэтому она меня забыла! Ты отобрал её у меня! — Он даже уже больше не мог ползти. Он катался на животе туда-сюда, как младенец, который ещё не умеет ползать. — Они отомстят за меня и Тессу, Елизавета, отомстят! Они здесь!

— Нет. Нет, не отомстят, — послышался звонкий голос Морфия позади. — Мы все люди, мы все вас видели. Мы знаем о вас. Делайте то, чего не можете бросить. Похищайте сны. Но оставайтесь в своём мёртвом царстве. Вы не можете вести войну, потому что ничего не чувствуете. Ни одну битву вам не удастся когда-либо выиграть. Анжело всегда будет вам напоминанием, что всё так, как есть. Люди чувствуют и умирают. Мары же мертвецы на вечность. И только она, — он указал на меня, — она одна знает дорогу назад. Не уничтожайте того, кто в конце сможет вас спасти.