Беттина Белитц - Поцелуй шипов

— Дерьмо, — прошептала я. — Чёртово дерьмо… — Она знала, что я здесь! Кто-то стоял возле её койки и думал о ней. Она надеялась, что я помогу ей, даже возможно исходила из этого, потому что Пауль не делал ничего другого уже в течение пары дней.

Следуй за своим сердце, сказала мама, когда обняла на прощание. Да, я должна послушать сердце, даже если никто не просил меня принимать решения, которое я сейчас приму. Я единственная, кто может его принять. Если я заболею чумой и лежа в лихорадке, почувствую, что кто-то стоит рядом и прикасался ко мне, то буду надеяться и желать, чтобы он помог мне. Как это было ужасно, когда мама не сделала этого в моём сне, а приставила к виску пистолет… и выстрелила…

Умело я оторвала кусок марли от свёртка рядом с кроватью, отодвинула покрывало немного в сторону, побрызгала бедро Тессы алкоголем и вытерла. Потом воткнула иглу и ввела раствор, который возможно смог бы спасти мою жизнь. Когда я закончила, то начала дрожать с головы до ног, только лишь несколько секунд, но так сильно, что чуть не опрокинула капельницу.

Я могла бы уйти, делать было больше нечего, я могла бы сразу же лечь в постель и начать сожалеть о том, что приняла такое решение. Но я осталась стоять и смотрела на неё, смотрела на то, как её лицо начало немного расслабляться, всё ещё глупое и уродливое, но более довольное, чем раньше. Мне казалось, будто её душа и тело приблизились, начали вести переговоры, кружа вокруг друг друга, а потом соединились. Её рот вздрогнул.

Я наклонилась вперёд, хотя испытывала отвращение.

— Да? — спросила я шёпотом. — Что такое?

У неё всё-таки ещё есть что сказать мне? Информация о Колине или моём отце? Последнее известие, стоимость которого больше, чем инъекция пенициллина? Что-нибудь, что вознаградит меня?

Но это было лишь одно единственное слово, слово, которое я без проблем смогла перевести, потому что оно было первым, которое я выучила на итальянском и поняла сказанное даже с ужасным акцентом и в глубокой болезни.

— Спасибо.

Спасибо за что? Спасибо за то, что я дала ей медикамент? Что нахожусь рядом? Что прикоснулась к ней? Хотела выслушать её? Спасибо за то, что мы убили в ней демона?

Или спасибо за то, что ей позволено умереть? Потому что внезапно я поняла, что всё бесполезно. Этот пенициллин не поможет. Она больше не выздоровеет. Мы подарили ей не жизнь, а смертность.

Я, спотыкаясь, попятилась из комнаты, пустой шприц в руке, закрыла дверь и села рядом с Паулем на лестнице, измученная и смертельно уставшая. Как врач, который только что закончил длинную, но неудачную операцию, я сняла защитную маску с лица.

— Пауль. — Я осторожно толкнула его. — Пауль проснись пожалуйста.

Понадобилось несколько секунд, пока его глаза открылись, а взгляд стал ясным, но потом он быстро понял, что случилось и предусмотрительно забрал шприц из моих рук, чтобы я не поранилась о него, потому что меня опять охватила сильная дрожь.

— Ты отдала её… ей? Ты отдала инъекцию ей?

Я только кивнула, хотя мне хотелось громко плакать и умолять его крепко меня обнять. Пауль посмотрела на меня, устало покачав головой, недоверчиво, но также одобрительно.

— Спасибо, — прошептал он. — Это было правильно.

Да, возможно я приняла правильное решение. Чувства, которые я испытывала, казались правильными. Но Пауль опять был лишён возможности решать сам. И это только сейчас дошло до моего сознания. О, как же сложно, как ужасно сложно, принимать правильные решения, когда жизнь такая короткая и опасная, как у нас людей. Несколько часов Пауль и я сидели бок о бок на ступеньках, молча ожидая того, что неизбежно наступит, её смерть или моя болезнь, возможно даже и то и другое. Но ничего не случилось.

Только когда на рассвете через кухонное окно подул влажный, солёный ветерок, ночные сверчки закончили свою песню, и я почувствовала, что Сирокко выпустил нас из своих пламенных объятий, на меня опустилось усталое, обманчивое спокойствие. На данный момент его было достаточно. Я поднялась, используя перила, потому что не особо доверяла своим дрожащим коленям. Пауль заснул, положив лицо на руки. И прошаркала, казалось постарев на годы, по ступенькам наверх.

Тильманн и Джианна ещё спали, отбросив в сторону простыни и с несчастным выражением лица. Другого мне и не нужно. Они всё равно не захотят взглянуть или прикоснуться ко мне, так путь лучше спят.

Я лежала без сна, пока не взошло солнце. Плитки на балконе согревшись, начали пахнуть камнем и морем. Я представила себе, что опять стала змеёй, позволив нагреть лучам солнца мою холодную кровь, пока не почувствовала себя живой.

Потом и я заснула. Возможно навсегда.

Тесса умерла тем же утром. Это случилось, пока мы все спали, не знаю, было ли это случайностью или судьбой. Пауль проснулся первым и попытался переписать её историю с помощью массажа сердца. Я пробудилась, услышав беспокойные, ритмичные звуки в тишине. Такая тишина, словно холодный туман. Я знала о её смерти, прежде чем открыла глаза, не испытывая ни радости, ни сожаления. Мы должны принять это; здесь мы просто исчерпали все наши силы. У нас больше нет голоса, мы должны преклониться перед более сильными обстоятельствами.

Джианна и Тильманн сделали вид, будто продолжают спать, даже когда я встала и во второй раз без разрешения нарушила наше карантинное заключение, чтобы по крайней мере выйти на первые ступеньки и посмотреть вниз. Из гостиной раздавались приглушённые, почти отчаянные проклятия, упал стул, затем в тишине дома опять разнеслось ещё одно проклятие, в этот раз уже более слабое.

Потом, после передышки для нас обоих, дверь открылась, и Пауль, вытянув руки в стороны, опёрся о стену, посмотрел наверх ко мне, усталый и отмеченный прошедшими днями, с кругами под глазами и лохматыми волосами.

Одного взгляда хватило, чтобы сказать мне, что я уже и так знала. Я вернулась назад в комнату, где Джианна и Тильманн всё ещё изображали из себя глубоко спящих и ничего не подозревающих, начали шевелиться лишь тогда, когда шаги внизу стали громкими. В этот раз они были деятельными и целенаправленными и не только шаги Пауля, но и Колина. Они приглушённо разговаривали друг с другом, как будто что-то обсуждали, двое мужчин, не боящиеся ни смерти, ни чёрта. Один, потому что по-другому не мог, другой, потому что это была его работа.

Когда вновь раздались звуки, сиеста уже началась, было жарко и стрекотали цикады. Теперь уже и Тильманн с Джианной больше не могли продолжать разыгрывать свой глубокий сон. Пауль не зашёл к нам, как обычно, не принёс еду с чаем и не обследовал; им тоже было ясно, что должно что-то случиться — что-то, что требует действий. У нас в доме находится труп. А было слишком жарко, чтобы оставлять лежать его здесь. Все обычные способы, как с ним поступить, отпадали. Сжечь во дворе вещи — можно ещё более или менее беспрепятственно. Сжечь труп, однако, нет. Мясо, когда обугливается, воняет, это привлечёт к нам подозрение.