Беттина Белитц - Расколовшаяся Луна

На четвереньках и дрожа всем телом, я выползла из его комнаты, закрыла дверь и распласталась на холодных досках коридора. Я знала, что не могу тут оставаться, не так долго, чтобы проснулся Пауль. Но на этот момент я была рада, что ещё жива, а не буду завтра утром раздутым трупом, найденным в воде Вандрам-канала.

Чтобы успокоить бешеный стук сердца, я перевернулась на спину, скрестила руки за головой и стала смотреть на картину, которая весела напротив меня на стене. Простая, нарисованная точками спираль тёмно-оранжевого цвета, которая в полутьме коридора сверкала, как высохшая кровь. Мои глаза лениво следовали за изгибами спирали, и когда они доходили до середины, то начинали заново, пока мой ум не стал приятно уставшим и спокойным.

— Тебе нужно достать ее из рамки наружу, — услышала я, как сама прошептала, и смотрела на себя, как я встала, сняла картину со стены, перевернула её и открыла маленькие шарниры, которые Пауль прикрепил, чтобы усмирить её, и вытащила картину почти ласково из-под тяжёлого крепления.

Потом я отнесла её в свою комнату, положила под подушку, опустила голову и сразу же заснула.

— Ну, хорошо, — сказала я газете, которая была развёрнута перед моим носом. — Вполне возможно, что я и папа немного того. И может быть, вешать картины — это твоё новое предназначение, и оно приносит столько денег, что ты можешь позволить себе всю эту роскошь, но одно я знаю точно: ты не гей.

Хотя Францёз не ночевал у нас, вопрос, были ли Пауль и он любовниками, не отпускал меня. И когда я только что намекнула, и Пауль не возразил, — речь шла о совместных отпусках, да, даже о договоре наследования (и это в двадцать четыре года!) — мне стало ясно, что моё подозрение имело под собой реальную почву.

— С этих картин очень большая прибыль, — донеслось через тонкую бумагу газеты. — А Porsche принадлежит нам обоим.

И это, значит, тоже. Руку хирурга Пауль целенаправленно продвинул к стакану со свежевыжатым апельсиновым соком. Я услышала, как он выпил его залпом и тут же закашлял. Почему он так часто давился? «Неужели рак горла?» — спросила я себя цинично.

— Высокая прибыль? Почему? Потому что вы покупаете у коренных жителей картины за яблоко и яйцо, мастерите им красивые рамочки и после этого за, не знаю сколько, тысяч евро сбываете их каким-нибудь богатеньким снобам?

— Люди готовы за них платить большие деньги. Этно Арт пользуется спросом.

— Ах, — ответила я саркастически. — А так же пользуется спросом у пьяных и травмированных аборигенов забирать всё до последней нитки…

— О, Эли, не изображай из себя благодетельницу, пожалуйста! Времена тяжёлые, а я должен как-то жить. Если ты думаешь, что в наше время можно, будучи врачом, прожить без гор долгов, то ты заблуждаешься.

— Но это не та причина, по которой ты бросил учёбу, не так ли? — расспрашивала я дольше.

Наконец-то Пауль опустил газету. Его глаза были сужены, а голубой цвет приобрёл режущую жёсткость. Бык разозлился. Я знала, что была права с моим предположением. Ещё вчера вечером я заглянула в интернет на компьютере Пауля и нашла сайт галереи Францёза (Пауль нигде не был упомянут, даже в выходных сведениях.). Самая дешевая картина стоила около четырёх тысяч. На сайте правозащитной организации, однако, было отмечено, что картины у аборигенов часто покупали за смешные цены и сразу партиями. В сущности, инвестиции содержателей галерей состояли из стоимости транспортировки. Но и они не были слишком высокими. Я могла себе представить, что Францёз заказывал картины сразу целыми контейнерами и сам лично забирал их в порту. Но из-за этого я сейчас не хотела спорить.

— Кроме того, ты не гей, — вернулась я к основному вопросу.

— Я не знаю, гей я или нет, — ответил Пауль явно раздражённо. — Но он, в любом случае, мой друг и мой партнёр, мы работаем вместе и…

— И?

— Эли, хватит. Перестань приставать ко мне.

— Явно это делает кто-то другой, — ответила я ядовито.

— Предрассудки? — спросил Пауль с безошибочным триумфом в голосе.

— О, Пауль, я прошу тебя! Я провела свою юность в Кёльне, в моей компании было сразу два гея, и я прекрасно с ними ладила. — Вообще-то даже лучше, чем с Дженни и Николь. Может быть, Даниэль и Джим даже приняли бы меня, если бы я сняла свою маску и была бы такой, какая есть. Но с этим я начала лишь в Вестервальде, с тем результатом, что мой собственный брат предпочёл бы определить меня в психиатрическую больницу, а моё сердце было растерзанно на куски, потому что я влюбилась в Камбиона.

— Да, да, каждый знает какого-нибудь гея и считает его милым, но если это вдруг случается в семье, то этого всё же не хотят, — сказал Пауль упрямо.

— Не в этом причина, Пауль, честно. Я просто очень хорошо знаю, что…, что ты его не любишь. Ты не любишь Францёза. И ты не гей…

— Эли. — Своё спокойствие Пауль теперь сдерживал с трудом, но я чувствовала, что не могу остановиться. Я должна была это сейчас выяснить, чтобы избавиться от жала в животе, которое постоянно сверлило и кололо. — Я не хочу говорить об этом. Прими всё как есть.

— Нет, — ответила я твёрдо. — Я видела тебя вместе с Лили, Пауль. Я редко встречала пару, которая была бы так влюблена друг в друга. Она обожала тебя, и, прежде всего, ты обожал её, ты чуть ли ей не поклонялся…

— Елизавета, я не хочу говорить! — заорал Пауль и треснул ножом со всей силы по тарелке, так что та разбилась. Я вздрогнула. Его пальцы дёргались, и на одну секунду я подумала, он хочет взять нож и воткнуть мне в грудь. — Чёрт! — рявкнул он на меня, как будто это я ударила ножом по столу, а не он. — Эту серию больше не производят, а теперь еще одна тарелка разбилась…

— Это всего лишь посуда, — попыталась я его успокоить. Он пугал меня. Нервно Пауль смахнул осколки в сторону, и снова казалось, что его пальцы хотят схватить нож.

— Это не «всего лишь посуда». Это Versace, — возразил он сердито.

— И она донельзя уродлива, — сказала я холодно, взяла свою тарелку и бросила её в кухонный шкаф. При ударе тонкий фарфор разлетелся на несчётное количество осколков. Пауль вскочил на ноги. Его вытянутая рука метнулась в мою сторону.

— Ты…, - выдохнул он глухо. Испуганно я вскочила со стула и отступила назад. — Оставь меня в покое. Я предупреждаю тебя…, - выдавил он и поднял свою руку. Другая его рука врезалась мне в грудь и отбросила меня грубо назад. Я потеряла равновесие и попыталась удержаться за край стола. Но толчок Пауля был сильнее. Я упала и сильно проехала спиной вдоль стены, прежде чем удариться затылком о плитки. Инстинктивно я поджала ноги, чтобы защитить своё тело.

Правая рука Пауля всё ещё была поднята вверх, как будто он в любой момент готов ударить. Его рот исказился, а его глаза были такими тёмными, что в них не могло отразиться даже светлое утреннее небо. Его длинные волосы коснулись моего лица, когда он склонился надо мной.