Александра-К - Ненависть [СИ]

Крик с порога:

— Господин, напали на охрану крепости!

Бой, около крепости — бой?

Ярре мгновенно сориентировался, бросил кольчугу воину, сам начал затягивать на себе латы. Наместник попытался выбежать без доспехов — сотник молча заступил ему путь. Нельзя умирать — главе страны нельзя умирать просто от стрелы твари. Цезарион покривился, но покорно натянул защитную шкуру, торопливо надел шлем — ведь не выпустит иначе. И его воины тоже не отстанут — приказ беречь Наместника любой ценой накрепко вбит в их головы. Ярре кивнул, они выбежали из казармы.

Чем всегда отличались воины Империи — жесткой дисциплиной и выучкой. В первый год службы действия при нападении и тревоге выучивались до полного автоматизма. Пока Наместник надевал доспехи, во дворе уже выстроились люди Ярре, сотня охранения — те, кто был свободен, уже бежали на стены. Остальные — вне казармы, но это дело нескольких минут, и они придут уже на стены, туда, куда было указано. На коней — вскачь-спешились. На стены…

Да, бой идет. Да, напали, похоже, Твари. Но бой какой-то странный. Тучи стрел не дают толком выглянуть из бойниц, но ворота пробить не пытаются. Подошли неожиданно, со стороны реки, незамеченными. Ладно, с сотником охраны будет плохой разговор, что его подчиненные страдают, похоже, полной слепотой. И атаковать, похоже, не пытаются — это именно имитация отчаянного боя. Словно ждут чего-то или кого-то… Бешеные крики со стороны ворот, резкий удар снаружи — ага, вот и ожидаемая попытка пробить ворота. И ворота почему-то раскрываются изнутри, словно по волшебству. Только твари внутрь не заходят. Мимо растерявшегося Наместника вихрем проносится несколько всадников, мелькают развевающиеся светлые волосы. Твари в городе? Один из всадников оборачивается — белое, неподвижное, словно мертвое лицо… Эйзе? Но, если это Эйзе, то что же произошло дома? Похоже, он сказал это вслух…

Ярре молча разворачивается, что-то приказывает одному из десятников — похоже, заменить его, хватает за руку Наместника, что кричит своим воинам-часть их начинает бегом спускаться со стен. Там уже без Наместника — ворота распахнулись, и из них вслед за беглецами вылетело несколько всадников, Наместник только успел крикнуть, чтобы брали живыми. Сотник уже непочтительно тащит его за руку — домой, быстрее домой. Кроме Эйзе, там не было никого — что с Лисом, что с малышами? Где Альберик, и, Тьма их забери, воины из охраны дома?

Воины из охраны были там, где и должны были быть — у ворот, похоже, напали внезапно, они просто ничего не успели. Зрелище жуткое, крови море, но, похоже, живы, кое-кто без сознания, но дышат. Ворота во двор настежь. Истошный крик фазанят в саду. И полная тишина в доме. Сотник мгновенно белеет. Наместнику уже терять нечего-он бежит в дом. На кухне-полный разгром, похоже, прошлись и по приемной, звать боится уже и Ремигий — похоже, в доме живых нет. В спальне — порубленное на куски ложе, разбросаны доспехи, дальше-дальше… В комнате Лиса выбита дверь, все разворочено, открыта дверь в сад. Вот они…

Видимо, приблуды пришли в гости к Эйзе — точнее, просто сбежали с плаца от надоевшей муштры. И они пытались защищать или защищаться-неважно. У обоих страшные раны на груди и теле, все вокруг в крови, а они разложены на траве так, чтобы было лучше видно — как любят делать твари. Мальчишки выжили тогда, чтобы умереть сейчас… Глухой стон… Нет, не Наместник — он только глубоко прикусил губу, чтобы не завыть от всего, что увидел. Возле загона с фазанятами-окровавленный связанный Альберик, рядом с ним неподвижный Лис лежит лицом вниз, под ним расплывается кровавая лужа. Оба тваренка рядом, испуганно жмутся к загону с фазанятами, у Беленького на мордочке кровь — похоже, ударил кто-то или просто перемазался, а Черныш стоит на коленях и глухо стонет, раскачиваясь из стороны в сторону. На плечо воина сзади неожиданно ложится чья-то рука, сотник подошел незаметно. Если бы тут были твари — убили бы обоих — ни тот, ни другой оружия не достал. Каждый делает шаг вперед — Наместник пытается приподнять Алвина-ему показалось, что грудь немного приподнимается дыханием, сотник осторожно переворачивает Лиса вверх лицом. Крови очень много, он уже ничего не ждет, но Лис жив, тихо стонет от боли, когда тревожат рану. В руке зажат дареный Наместником кинжал — он, видимо, все-таки понял, что происходит.

— Лис жив, — с невероятным облегчением. — Что у тебя?

Алвин, несомненно, дышит, похоже, и Ней жив. Тяжело ранены, но оба живы. Альберик слабо зовет Наместника по имени-тоже жив. Ремигий смотрит на них остановившимся взглядом — он плохо понимает, что произошло в доме. Точнее, не хочет понимать и знать, не хочет услышать, что сам принес в дом убийцу. Подходит к тварятам, садится на землю, осторожно приподнимает мордочку Беленького — это не ранение, просто чья-то кровь забрызгала нежную кожу личика, это просто можно вытереть. Протянул руку к Чернышу, ожидая очередного укуса, а тот вдруг с человеческим стоном прижался к его руке. За месяц — второй раз видеть, как убивают у него на глазах, а ведь совсем маленький… Альберик трясет головой, сотник развязывает ему руки, тот как-то странно говорит:

— Господин, раненых много, перевязать надо…

Похоже, старик плохо воспинимает дейстствительность.

Дальнейшее Наместник воспринимает как движение рыб, видное через толстый слой воды — приходит лекарь, раненых осматривает прямо в саду, как-то утишает течение крови у Лиса, перевязывает Нея и Алвина. Альберик избит, но не ранен. Тварята жмутся к нему, Черныш непрерывно икает от пережитого страха, и сладкий кусочек сахара не может убрать эту икоту. Беленький трясется, как в лихорадке, пока ему вытирают кровь на лице. Да еще и перепачканные от страха штанишки. Старик с трудом встает, тянет малышей за собой к бассейну — сейчас не до них, а их надо отмыть от крови, переодеть, успокоить. В доме открывают несколько комнат, туда переносят приблуд и Лиса, стражу еще раньше унесли в соседний дом. Наместника о чем-то спрашивают, он только кивает — он не слышит, что ему говорят. Ярре с тревогой смотрит на него, но сейчас состояние Господина может подождать. Раненых надо устроить как-то, Лис и приблуды до сих пор без сознания. Ворота давно закрыты, погоня вернулась ни с чем — словно сквозь землю провалились, как в воду канули. Наместник все так же неподвижно сидит на земле. Поняв, что он не в себе, его постепенно перестают беспокоить.

Он никогда не знал, что такое душевная боль. Что такое физическая боль — знал, и со временем стал к ней почти нечувствителен, просто когда слишком много чего-то, это перестаешь чувствовать. Так камень можно поливать кислотой, с ним ничего не произойдет. Попробуй плеснуть кислотой на живую плоть… Ярре как-то сказал: «… или убьет тебя сам или сделает так, чтоб жить больше не захочешь.» Боль в груди была настолько сильной, что жить просто не хотелось. Смесь ярости, горя, безумной обиды, страха и горечь нераспознанного предательства. Не для чего жить — с тонкой жестокостью сделать камень живым и плеснуть на уязвимую плоть кислотой. Такая изысканная месть за все то, что творили с ним люди. Да и удивляться нечему — нельзя было не отомстить за все. Милый, добрый, смешной мышонок. Что он думал ночами, когда воин засыпал после любви? Считал, сколько дней осталось до решительного удара или думал, достаточно ли проснулось сердце Наместника, чтобы его можно было убить? Не было только одного — ненависти не было. Не за что ненавидеть-он враг и не предавал своих, а вот ты стал подаваться все более и более под его влиянием. До предательства так немного осталось. Но Наместник Империи не может быть убит стрелой твари… Он даже не имеет права уйти из жизни — не из-за кого. Надо отправлять мирный договор, надо посмотреть, что с ранеными, надо… Много чего надо…