Александра-К - Ненависть [СИ]

Наместник встал с земли, с трудом огляделся — в глазах почему-то двоилось, горько щипало ссадину на щеке. Альберик возится с малышами возле бассейна-в дом заходить, видимо, боится. Черныш что-то жует, по-прежнему нервно икая, Беленький пищит — старик отмывает тваренка — перемазан при падении в земле и еще непонятно в чем. Ладно, с этими, более-менее, все в порядке. Дом надо очистить от обломков и убрать все, чтобы хоть на ночь зайти внутрь. Усилить караулы на стенах. Завтра дать Ярре по зубам и сотнику охранения — тоже, если бы цели тварей были бы другими, то порубили бы всех- доступ в город был, видимо, как-то проникли через крепостную стену, а никто не заметил… Надо посмотреть, что с Лисом, приблудами — живы ли? Странно, что Лис не ушел со всеми. Хотя… сожгли бы. А здесь — видимо, не тронут, иначе бы Эйзе не согласился бежать. Да уж, за жизнь ненавистного Наместника готовы простить даже нахождение с ним на его ложе. Только не будет этого… Никто не умирал от того, что его бросил возлюбленный. Глупость и минутная блажь Наместника. Красивая игрушка, сумевшая отомстить. А ты что думал — после того, как ты растерзал его в первую ночь и велел сделать это другим — он проникнется к тебе нежной любовью? Это надо быть последним дураком, чтобы поверить в такое. Был и верил, что уж лгать себе-то…

Лиса перенесли в одну из боковых комнат, возле узкой койки — не нашли ничего подходящего — сидит Ярре. Лицо у сотника растерянное — он не помнит подобного. Рыжий тихо стонет от боли, в себя не приходит. Только-только ставшее порумянее лицо снова бледное до синевы, веснушки на белой коже ярко выделяются, как меленькие звездочки. Ярре поднимает глаза на вошедшего Наместника. Нет, конечно, упрека там нет — ну кто мог знать, что Эйзе так предаст, только растерянность и горечь. Лис хрипло и тяжело дышит — рана скверная — в грудь, не приведи Боги, не выживет. Тогда Ярре с ума сойдет-чем таким обладают твари, что люди вцепляются в них намертво, несмотря на все запреты и непонимание?

— Как вы, господин? — голос Ярре доносится, как из-под воды.

— Я не ранен. Сейчас велю комнаты разобрать, чтобы было, где жить. Не уходи сегодня от нас — побудь с Лисом — тебя заменят.

Короткий кивок. Впрочем, что сидеть с Рыжим — или выживет, или нет — игра случая, и его никак не защитит рука сотника. Но все же — пусть побудет. Этот не предал…

Разгром в доме быстро убирают — сотня охранения пришла вся, сотник виновато смотрит на Цезариона — он словно обледенел весь, чтобы не выпустить ярость наружу. А в таком состоянии нередко и калечил виновных, тут терпит пока — до первого случая. Поэтому люди работают очень быстро — страх подгоняет, страх перед ледяными ненавистными черными глазами Господина. Он почти не говорит, в прежние времена нередко хватало и движения бровей. Да и сейчас хватает. Все тепло, радость, свет — все за краткие мгновения ушло из этого дома. Разъято тлением и страхом. Ненависти нет… Горечь…

Вечер уже. Пора в дом. Альберик едва не силой втаскивает упирающихся тварят, те очень боятся идти в дом — помнят крики, бой, боль раненых. Черныш ворчит, не переставая, уже несколько часов, Беленький жмется к брату, молчит на все вопросы — то ли онемел со страха, то ли боится говорить. Приблуды пришли в себя, с ними лекарь возится, чем-то отпаивает, безумно хочется расспросить, что же произошло — но он не разрешает — слабы еще очень. Поэтому принести немного еды для малышей, а спать уложить на кухне — там теплее пока и не так страшно — тварей там не было.

— Господин, Лис вас зовет, — сотник зовет негромко, только лицо у него перевернутое.

Наместник молча встает, идет к выходу. Внезапно Беленький подбегает к нему, широко разевает розовую пастюшку и четко произносит:

— Прости, прости…

Воин застывает на месте — малыш языка людей не знает и не понимает, что говорит, но он может воспроизвести услышанное, как птичка-пересмешник. Очень осторожно переспрашивает:

— Маленький, ты что мне сказал сейчас?

И снова — очень выразительный повтор:

— Прости, прости…

Интонации и голос сейчас похожи на голос Эйзе. Но почему такая странная фраза? Беленький же удерживает его за руку и снова повторяет, и снова и снова. Черныш, взглянув на перекошенное от боли лицо Наместника, резко шипит что-то брату, но тот упрямо мотает головой, снова и снова повторяет одно и то же. Что-то надо ответить, иначе не остановится — видимо, Эйзе как-то сумел вбить в него эту фразу перед тем, как исчезнуть.

— Я, — тяжелый вздох, — прощаю…

Малыш удовлетворенно кивает головй — уловил слова или интонацию? Черныш сердито толкает его в бок, слабо прикусывает палец Наместника — держись, что ли? Надо отучить кусать руки — не зверь же, в конце концов…

Наместник входит за Ярре к рыжему — тот уже не рыжий, а иссиня-белый, лицо совсем бескровное. Лис чуть приподнимает голову:

— Господин, Эйзе не виноват, — чуть слышный торопливый шепот — боится снова потерять сознание…

— Говори… — слово горчит на языке, словно наелся полыни.

— Они три дня назад пришли. Сказали, что, если он не вернется, убьют всех. Он не хотел…

Резкий голос сотника:

— Почему мне не сказал?

Лис молча поворачивает к нем улицо, серые глаза наливаются слезами.

— Эйзе запретил. Он утром решил уйти. Он не знал, что нападут на приблуд и меня. Он кричал, а они сказали, что тогда точно всех убьют. Он престал кричать. Его сожгут, Господин, они сказали, что он недостоин жить!

Слова даются с огромным трудом:

— За что? Он же выполнял приказ…

— Это не те… Есть отряды, не подчиняющиеся воле владыки. Они… против…

Лис умоляюще смотрит на Наместника, толком говорить он из-за слабости не может. И не может молчать — ему хватило почерневшего лица воина и ненавидящих черных глаз. Наместник молчит. Пусть сжигают, делают с ним, что хотят. Он втянул его в такие игры, во время которых он едва не поверил, что для него тоже возможно человеческое существование. Но это-ложь. Это невозможно. Пусть сожгут. Пусть начнут темнеть и скручиваться в огне тонкие белые волосы, распадется нежная плоть. Пусть кричит от боли, пусть… Только не будет кричать — как не кричал во время насилия, как не кричал, когда воин ударил его по ране и переломал ему ребра. Он — гордый и кричать не будет. По лицу Наместника проходит мучительное движение, нервной судорогой поводит угол рта. Давно не было — почти месяц — столько же, сколько он был с Эйзе.

— Лис, ты понимаешь что наделал? — голос Ярре дрожит от гнева.

— Не трогай его, это не он, это я. Мне надо было быть…

Даже не умнее… Может, чувствительнее? Чтобы понять, что Эйзе плохо, а не принуждать к любви и не затаскивать на ложе силой? Что теперь делать? Сожгут. И их владыка не поможет. Бросили мальчишку на растерзание. И теперь обвиняют в предательстве. Крик в душе придется задавить-еще не хватало впутать сюда Лиса, он и так затравленно смотрит на сотника. А тот безжалостно и жестко говорит: