Марина Аэзида - Дети Спящего Ворона

Виэльди сомневался недолго. Несколько мгновений, и с жаром впился в ее губы и целовал с такой страстью и яростью, будто в последний раз.

А может, и впрямь в последний?

Ашезир подошел к двери и до него еле слышно, неразборчиво, но все-таки долетел возглас Данески: «Его наложниц… А я… только ради наследника…»

Он отдернул руку от засова.

Сдержит ли Виэльди обещание? Точнее не так: удержится ли от соблазна? А стоит ли проверять?

Талмериды пока что союзники, будет глупо, если союзу помешает женщина, пусть даже его жена. Чего таить: наложницы, о которых Данеска обмолвилась, и впрямь ему милее.

Клятва, данная отступницам? Вот когда Виэльди уедет, тогда имеет смысл об этом думать. Сейчас же, если Ашезир ворвется в покои жены, то получится, будто он злобный ревнивый муж — тогда влюбить в себя степнячку будет еще сложнее. А уж то, что он обманутый муж, как-нибудь пережить можно. В конце концов, даже ревности нет, а самолюбие… он давно им пожертвовал ради будущего.

Однако с завтрашнего дня служанка начнет поить Данеску нужными отварами, а сам Ашезир месяц не будет к ней притрагиваться… Если потом на месяц раньше срока родится младенец и будет темноволосым — отправится в храм Гшарха или храм Ихитшир.

А вообще-то все просто: если Виэльди не сдержал обещания, если Данеска — распутная жена, он не желает об этом знать. По крайней мере, не сейчас. Степняки каудихо ему слишком нужны — злость, обида и оскорбленное самолюбие не должны мешать выгодному союзу.

Ашезир убедит себя, что между братом и сестрой ничего не было.

Убедит? Да он уверен, что ничего не было!

Но изгоняющие травы Данеске все же дадут. На всякий случай.

Дожди в Империи прекратились, зато часто шел снег — не мокрый, как обычно бывает в конце осени, а пушистый, хлопьями. Он покрывал землю свежей белизной, искрился в свете дня. Для праздника самое то! На подворье будут пылать костры, а ли-нессеры и дворцовые слуги оденутся так, что будет не узнать, где вельможи, а где прислужники. Нынче придется трудиться только рабам и, конечно, стражникам: нельзя оставлять дворец без охраны.

Ашезир не думал скрывать свое лицо: все равно или рыжие волосы, или фигура его выдадут. Зато отец-император обрядился в Шейшуриза-воителя: шлем, увенчанный орлиными перьями, закрывал голову, лицевые пластины — лицо. Любопытно: когда отец в последний раз выходил в бой? Но ладно, воитель так воитель.

Жена отказалась от праздника. Сказала:

— От тех настоев, что мне дают, мутит и в животе крутит. Я не могу пойти на этот ваш праздник.

— Не зря настой дают, раз мутит, — огрызнулся Ашезир. — А если еще и живот побаливает, так тем более не зря. Раз не хочешь идти на праздник, не иди, я не возражаю. Читай свои книжки.

Хотя зря она не пошла, это ее хоть немного бы развлекло… Конечно, Данеска та еще сука, но все-таки можно ее понять, если постараться. Девчонку увезли из теплых краев на холодную чужбину, выдали замуж за незнакомца, которому она даже не нравится… Неудивительно, что она здесь несчастна и одинока. Ашезир и не целовал ее ни разу, и не говорил по-доброму… С другой стороны, разве можно иначе с той, которая смотрит с ненавистью?

А, ладно! Змееглавец с ней! Главное, что Виэльди уже уехал и можно не опасаться ее измены. Пусть степнячка сидит в своих покоях, раз ей так хочется, Ашезир же будет развлекаться!

Полыхали костры, играли с факелами обнаженные по пояс рабы и рабыни. И тех, и других время от времени уводили господа: сегодня даже женам позволено было блудить, хотя мало кто из них отваживался этим воспользоваться.

Эх, все-таки хорошо, что Виэльди нет, а то Данеску еще дольше пришлось бы поить изгоняющими зельями и не притрагиваться к ней. А наследник нужен… чем скорее, тем лучше, а то отец-император уже злится и во всем, разумеется, винит Ашезира.

Однако хватит портить себе настроение мыслями об отце и жене!

Костры горят, музыканты играют, перебирая струны кифар, извлекая из флейт красивые мелодии, стуча в барабаны и бубны. Мужчины пьют вино, девы танцуют так, что не налюбоваться!

Особенно вон та… Она в черном платье, ее белокурые волосы струятся по плечам, а при движениях развеваются… Она изгибает спину и водит бедрами, будто прямо сейчас предлагает себя взять. Как восхитительно она это делает! Изваять бы этот танец в бронзе! Но холодный металл не в силах отобразить всю страсть и стремительность ее движений! Не передаст от и тепло ее тонкого тела, и нежность кожи, к которой так хочется припасть в поцелуе! Нет, ни металл, ни гипс этого не передадут… Эту красоту можно познать, только если она горячая, живая…

Сорвать бы черное платье с ее плеч, а посеребренную маску — с лица. Чтобы можно было целовать красавицу и в лоб, и в веки, и в щеки, а не только в губы… хотя эти губы, наверное, такие вкусные…

Ашезир жестом подманил одного из рабов и спросил:

— Видишь вон ту, белокурую, в черном платье и серебряной маске? Она танцует, видишь?

— Да, мой господин.

— Хорошо. Я сейчас уйду в свои покои, а ты скажи ей, что принц желает ее видеть и что это приказ. Она должна явиться ко мне до полуночи.

Ашезир разлегся на кровати в предвкушении, что к нему вот-вот приведут красавицу-плясунью. Хотелось бы верить, что она придет по доброй воле, а ее не приволокут стражники. Впрочем, последнее вряд ли: мало кто посмеет не подчиниться велению принца.

Дверь открылась, охранник впустил желанную девицу. Что ж, криков за дверью слышно не было, да и вошла она сама, ее не впихнули. Это хорошо: не придется уговаривать и убеждать…

Ашезир поднялся с кровати и шагнул ей навстречу.

— Твой танец меня покорил. Станцуешь для меня? Только для меня?

Девица прыснула, а потом вовсе рассмеялась. Да как она смеет?!

— С ума сошел? — воскликнула плясунья голосом Данески. — И не подумаю для тебя танцевать! Ты меня умирать бросил! — С этими словами она сорвала маску, а потом и… волосы… парик. — Я-то думала, ты меня узнал и ради чего-то важного пригласил! А ты, оказывается, просто подыскивал себе очередную наложницу?!

Если бы Ашезир не владел выражением своего лица, то, наверное, открыл рот от изумления и вытаращил глаза. А так лишь приподнял брови и сказал:

— Какая приятная неожиданность. Оказывается, моя жена может быть соблазнительной, когда того желает.

На лице Данески отразилась растерянность, и это доставило Ашезиру удовольствие. Она огрызнулась:

— Думай, что хочешь! А я ухожу обратно на праздник.

— Ошибаешься. Ты никуда не пойдешь.

— Что? — она издала тревожный смешок. — Ты сам говорил, что в эту ночь всем свободным позволено там веселиться.

— Так и есть. Но не когда ты — добровольно, заметь! — вошла в покои принца. Пока я не позволю, тебя не выпустят.