Светлана Жуковского - Дети разбитого зеркала. На восток

Из под тёмной повязки на белом лице бессмертного бежали слёзы.

Девушка в покрывале вскрикнула и лишилась чувств, — и вот уже новые ростки пробили тонкую золотистую ткань, выпивая, высасывая сладкие соки молодого тела, приобщая проснувшуюся душу к неукротимому и мощному движению стихии. Стихии первобытной женственности — безрассудной, слепой, природной страсти рождать, умножаться, произрастать.

Эмор ловко отбросил ногой плеть лианы, упавшую слишком близко к Энтреа. Энана усмехнулась — весь мир дрогнул до самых звёзд и затрепетал, зарокотал, отозвался подземным гулом — и растительность отступила за пределы широкого круга, став подобием огромной беседки или сквозным цветущим храмом.

Со всех сторон наплывали волны запахов, говорящих о тайнах плоти и страсти, о делах, творящихся под покровом тьмы, о дарах, разверзающих чрево — дающих и отнимающих жизнь. Воздух пел песню, которую издавна поёт весенний ветер каждой вошедшей в пору девушке — приглашал в путешествие в страну ночи, обещая боль — а потом сладость, а потом — притихшее ожидание чудесной награды, перед которой меркнет любая сладость. Мало кто из девушек слушал эту песню до конца, а ведь дальше там было снова про боль и утрату иллюзий, про звериную нежность к беспомощному тёплому комочку, являющую собой наибольшее счастье земного удела каждой из женщин, — и про рождённый вместе с комочком постоянный, холодный, утробный страх, делающий поистине жалким этот удел.

Лишь припавшим к лону богини было дано освободиться от страхов, стать частью силы, вершащей пути рождений и умираний. Но свою плату богиня брала всегда.

Пожалуй, во всём мире не нашлось бы ничего более чуждого Энтреа, чем те энергии, что клубились сейчас вокруг его постели. В отличие от многих, он не носил в своей душе призрачного двойника противоположного пола. Он весь был — как пущенная стрела, летящая точно в цель — и эта цель не имела ничего общего с продлением человеческого рода. Однако каким-то немыслимым образом призыв богини нарушил дурное равновесие между жизнью и смертью, в котором пребывала личность юного мага. Женская половина души Энтреа всё-таки существовала. Прикосновение к ней могло помочь залечить страшные раны, повредившие не только тело Энтреа, но и самую его глубинную суть.

Энтреа едва подозревал о своём двойнике, изредка безотчётно улавливая приметы присутствия Фран в своих мыслях. Но теперь каким-то сверхъестественным, неожиданно проснувшимся чутьём он заметил далёкий огонёк её жизни и рванул навстречу. Тёмные крылья отчаяния несли его над землёй, внизу стелились дороги, поля и города, блестели ленты рек — но ему не было до них никакого дела. Его тянуло дальше, на восток — в осаждённый и взятый приступом город, где в ловушке кольца крепостных стен билось сердце в точности такое же, как у него самого.

Дух Энтреа кружил над городом как большая хищная птица, как воздушный змей, связанный невидимой ниткой с маленькой сильной рукой. Его промедление не проистекало от нерешительности — он всего лишь был очень слаб и тратил последние силы, вызывая, собирая остатки своего «я» из мрака апатии и беспамятства. И в то же время его талант, его необычайная магическая одарённость, его пробуждённое могущество — они никуда не исчезли, — и какая-то отдельная часть ума Энтреа в мельчайших подробностях проницала всё, происходящее в окрестностях Таомеры и внутри её стен. Он видел, как храбро сражались защитники города — и как мало было этих защитников перед лицом роксахорова войска. Видел, как была прорвана и смята оборона: поток нападающих перехлестнул крепостные зубцы и вскоре выплеснулся на улицы, азартно, играючи добивая разрозненных ополченцев. Кое-где горожане ещё держались — стрелкам из крепостной башни пару раз удалось отразить натиск на ворота, и теперь там возникли затор и некоторая неопределённость.

Но вот посреди пустынной площади Энтреа заметил одинокую неприкаянную фигуру. Странно и неуместно выглядел в воюющем городе человек, который не торопился, не прятался и очевидно не имел при себе оружия. И ещё он казался очень знакомым — пусть его лицо и скрывал небрежно намотанный платок.

В тот самый момент, когда Энтреа понял, что подобно герою какой-нибудь страшной легенды, ему довелось встретиться со своим двойником, что платок, расшитый золотыми драконами, прячет его собственное лицо, и что сейчас, сию минуту, как в самом причудливом сне, он должен шагнуть в зеркало и встретиться с ужасающей неизвестностью — ему открылась ещё одна тайна. Не слишком-то хорошо шли дела его космического близнеца, пропавшей сестры, отколотой половины души. Фран тоже настиг убийца. Неизвестно, какое чудо помогло ей уйти, но дальше идти оказалось некуда — вокруг была только смерть.

Вокруг него, Энтреа, была только смерть. Но внутри…

Внутри сознания, куда он проник, открывалось так много невероятных возможностей — и архитектура чужого разума, парадоксальным образом похожая и противоположная собственной, показалась запутанной только вначале — пока внутренний взор заслоняла досадная дымка боли, злости и страха. Пока изумлённая вторжением душа принимала в себя другую душу.

Если раньше сознание Энтреа напоминало огромный дом, полный запертых дверей, то теперь все двери были открыты, а светильники зажжены. Правда, как и положено в зазеркалье, правое и левое поменялись местами, что несколько усложняло правила игры, ничему, впрочем, всерьёз не препятствуя. Однако разум Фран не был преображён инициацией у Чёрного озера, и внезапно попавшее в него чужеродное зерно сообщило ему некоторые новые свойства, внеся какой-то новый порядок в узоры сознания — подобно тому, как меняет кристалл свойства насыщенного раствора или мороз — зеркало водной глади. Вот и славно — чтобы выжить и возродиться, Энтреа понадобится разум, обитающий в теле Фран, — а Фран, пожалуй, самой не хватит способностей спасти это тело.

— Ну вот, — слепой обманщик улыбался с весьма довольным видом, — спасибо, сестрица.

Энана невозмутимо завязывала на голове платок. Вокруг громоздились развалины зала, полускрытые разросшейся зеленью. Над головами светило солнце.

— Теперь придётся здесь всё переделывать, — утомлённо зевнула богиня, — я слишком добра к тебе, братец. Надеюсь, достаточно на сегодня.

Эмор совсем было откланялся, — но в проёме обвитой лианами полуразрушенной арки, вспомнив о чём-то, остановился.

— А ведь я же просил. Не вешайте мне этот серп в изголовье кровати. Он меня раздражает.

Энана подняла глаза к небу.

— Но это… традиция. Напоминание. Вся жизнь женщины — жертва богине, а у мужчины — единственный шанс заслужить её милость. В комнатах для гостей всегда так.