Наоми Новик - Чаща

Течение ускорилось, словно Веретенке хотелось благополучно пронести нас мимо; но тварей было слишком много, а в реку лезли все новые. Саркан поднялся на ноги и набрал в грудь побольше воздуха для заклинания, готовясь поразить чудищ огнем и молнией. Я вскочила, схватила его за руку и рванула за собою через корму, прямо в воду, невзирая на его возмущенные протесты. Мы нырнули поглубже, вынырнули снова, река несла нас точно ветку с листком, бурое и бледно-зеленое пятнышко на поверхности, кружащееся вместе с другими такими же. Это была иллюзия — и вместе с тем не совсем иллюзия; я держалась за нее всем сердцем, мне ничего так не хотелось, как стать листочком, крохотным гонимым листиком. Неширокий стремительный поток охотно потащил нас вперед, как будто только этого и ждал.

Ходульники подцепили нашу лодку и вытащили ее из воды; богомол разодрал ее шипастыми передними ногами, кроша в щепы и просовывая внутрь голову — словно выискивал нас. Снова повел блестящими фасетчатыми глазами по сторонам туда-сюда. Но к тому времени мы уже проскочили у ходульников под ногами; река на миг утянула нас кружащимся водоворотом вниз, в мутное зеленое безмолвие, недоступное взгляду Чащи, и снова выплюнула ниже по течению в квадратик солнечного света вместе с десятком таких же листьев. Далеко позади ходульники и богомол вспенивали воду, молотя по ней лапами. Мы бесшумно заскользили по поверхности дальше; поток влек нас за собою.

Мы долго, очень долго плыли сквозь темноту листом и веткой. Река заметно сузилась, а деревья вымахали такими чудовищно высокими, что ветви их переплелись в вышине плотным пологом, сквозь который не проникало солнце — разве что тусклый отблеск. Подлесок исчез: ему недоставало света. По берегам кучковались тонколистные папоротники и грибы с красными шляпками. Тут же топорщились полузатопленные серые тростники; спутанные клубки бледных корней торчали из черной грязи и тянули из реки воду. Теперь между темными стволами места было куда больше. Ходульники и богомолы выходили на берег искать нас, и другие твари тоже; в том числе громадный, размером с пони, кабан с длинным рылом, с массивными щетинистыми лопатками и глазищами, как алые угли, и с острыми кривыми бивнями. Он подобрался к нам ближе всех прочих: он обнюхивал берег, продираясь сквозь жидкую грязь и горы перегноя, совсем рядом от того места, где мы незаметно, совсем незаметно скользили по воде.

«Мы ветка и лист, — пела я про себя, — листик и веточка, и ничего больше». — Проплывая мимо, я видела, как кабан помотал головой, недовольно всхрапнул и убрел обратно под деревья.

После кабана мы уже никаких зверей не видели. Страшная, мятущаяся ярость Чащи пошла на убыль, когда мы сокрылись от ее взора. Чаща по-прежнему искала нас, но не знала, куда смотреть. По мере того как мы плыли все дальше, напряжение понемногу спадало. Перекличка и пересвист птиц и насекомых звучали все тише. Лишь Веретенка журчала не умолкая; она снова немного расширилась и быстрее побежала по обкатанным камешкам неглубокого русла. Внезапно Саркан встрепенулся, вдохнул во всю силу человеческих легких и рванул меня из воды на поверхность. Меньше чем в ста фу гах река с ревом низвергалась со скалы, а мы ж на самом деле никакие не листья, даже если я постаралась об этом забыть.

Река вкрадчиво тянула нас дальше. Мокрые камни были скользкими, как лед. Они обдирали мне лодыжки, и локти, и колени. Мы трижды упали. До берега мы добрели в каких-нибудь нескольких футах от края обрыва, мокрые и дрожащие. Повсюду вокруг высились темные безмолвные деревья; за нами они не следили. Они были так высоки, что отсюда, с земли, казались длинными и узкими гладкими башнями, их сердцевины созрели давным-давно, мы для них были не больше чем белки, что роются у корней. От основания водопада поднималось громадное облако тумана, застилая скалу и все, что ниже.

«А теперь что?» — взглядом спросил Саркан.

Я опасливо, ощупью вошла в туман. Тучная земля дышала влагой под моими ногами, речной туман лип к коже. Саркан держался за мое плечо. Я находила опоры для ног и рук, и мы осторожно спускались вниз по изломанному, осыпающемуся утесу. В какой-то момент нога моя поскользнулась — и я с размаху плюхнулась на камень, отбив себе копчик. Саркан тоже упал, и остаток пути мы преодолели вместе, умудрившись съехать сидя, а не скатиться кубарем. Наконец склон закончился, и мы на полном ходу врезались в основание дерева, что опасно нависало над бурлящей чашей водопада, уцепившись корнями за массивный валун, чтобы не опрокинуться.

Оглушенные, мы лежали на спине, глядя вверх. Серый валун хмуро уставился на нас, словно большеносый старикан с кустистыми бровями-корнями. Несмотря на все свои синяки и царапины, я испытала неописуемое облегчение, как будто ненадолго оказалась в безопасном убежище. Ярость Чащи сюда не дотягивалась. Над водой густыми клубами поднимался туман и растекался во все стороны. Сквозь белесую дымку я видела, как на серебряных ветках мягко колышутся бледно-золотые листья. Я отчаянно радовалась передышке. И тут Саркан, выругавшись сквозь зубы, вскочил с земли и схватил меня за руку. И, несмотря на все мои протесты, потащил из-под ветвей обратно в реку. Он остановился там по лодыжки в воде, и я оглянулась назад сквозь туман. Оказывается, отдохнуть мы устроились под древним сучковатым сердце-древом.

Мы кинулись от него прочь по узкой реке, как по тропке. Здесь Веретенка умалилась до ручейка, достаточно широкого, чтобы бежать вдвоем, расплескивая воду, по дну, устланному серым и янтарным песком. Туман редел, последние его клочья таяли в воздухе, подул ветер — и пелена окончательно развеялась. Мы словно приросли к месту. Мы стояли на широкой поляне, где густо росли сердце-древа: они окружали нас как часовые.

Мы стояли, стиснув руки, и боялись дышать, как будто надеялись, что, если только не шевелиться, деревья нас и не заметят. Веретенка, тихо журча, убегала от нас за стволы — такая прозрачная, что на дне ее я различала песчинки, черные, серебристо-серые и бурые, вперемежку с обкатанными кусочками янтаря и кварца. Солнце снова сияло во все небо.

Сердце-древа совсем не походили на чудовищные безмолвные колонны вроде тех, что высились над холмом. Они были громадные, но не выше дубов; они разрослись в ширину, раскинув во все стороны сплетающиеся ветви, усыпанные белыми весенними цветами. Сухие золотые листья ковром устилали землю под ними — как память о прошлой осени; а из-под них тянулся еле уловимый винный дух падалицы, не скажу, неприятный. Плечи мои упорно пытались расслабиться.

В таких ветвях должны бы петь бессчетные птицы, а мелкие лесные зверушки — кормиться плодами. Вместо того здесь царило глубокое, странное безмолвие. Тихонько журчала река, но больше ничего не двигалось — никаких признаков жизни. Даже сердце-древа словно бы застыли незыблемо. Легкий ветерок чуть шевелил ветви, но листья, мгновение сонно пошептавшись, тут же стихали. Под ногами у меня бежала вода, сквозь кроны светило солнце.