Альма Либрем - Каена

Роларэн не проронил ни слова. Стоило только копьям скреститься у него перед глазами — лишь вскинул руку, и двери раскрылись сами по себе.

Силовой волной швырнуло на пол тронного зала эльфов. Остроухие — теперь Шэрра могла оценить всё презрение, пылавшее в словах людей по отношению к смертным — пусть они об этом и не ведали, — представителям эльфийского рода. Остроухие — не эльфы, а жалкая пародия на них, то, что надо вытравить, будто бы паразита, выжечь.

Выжечь.

Она чувствовала, как Роларэн уверенно сжимал её запястье, как чеканно звучал его шаг. Она чувствовала его уверенность и его потустороннюю и в тот же момент такую невообразимо близкую боль.

Королева, застывшая в объятиях очередной своей жертвы — алтарь ли, или, может быть, тронный зал — разве это имело значение, где она из ритуальной чаши сделает глоток его силы и крови, где до дна изопьёт очередного несчастного.

Роларэн вновь вскинул руку — и мужчина, захрипев, сполз к ногам королевы. Тело его рассыпалось хлопьями пепла — и только ветер развеял их по воздуху.

— Каена, — равнодушно промолвил Роларэн. — Я ожидал от тебя большего. Они смертны. Их кровь гнила на вкус. Неужели ты не смогла отыскать ничего другого?

— Ты не кажешься мне сломленным, — она ступила на шаг ближе к ним. — но ты привёл девчонку. Принимать ли это, как признак твоего подчинения моей власти, Роларэн?

— Как признак признания равенства, Каена.

Он отпустил руку Шэрры — она чувствовала, как странное тепло отхлынуло от неё к мужчине, и быстро склонил голову в странном, совершенно не преисполненным почтения поклоне. Он не должен был вести себя так с самой королевой, и Каена об этом отлично знала, но не проронила ни единого слова против.

Может быть, она не могла найти в себе силы возразить.

Вечный казался просто кошмарным. На его фоне все остальные — Шэрра знала, что эльфов было много, но поразилась, увидев слуг, набившихся в тронный зал, явившихся на шум, — казались сломанными тонконогими куклами.

У Вечных была сильная кровь. Красивые, статные мужчины, привлекавшие даже человеческих женщин, разве что — слишком острые, угловатые, с тонкими длинными пальцами, способными творить иллюзию, сражающиеся до самого мига собственного падения.

От той сильной крови ничего и не осталось. Только жалкие, хрупкие смертные. А эльфийки, напротив, грубели.

— Она — это замечательный сюрприз, Роларэн, — прошептала Каена. — И я вправду безумно рада, что ты одумался.

— Я не одумался, — покачал головой Роларэн. — Я вернулся в свой дом.

Дом, в котором он был хозяином.

Каена долго смотрела на него — молчала, потому что не могла подобрать слова. Рэн не дополнял своё высказывание ни единым словом — будто бы так всё и остановилось, не в праве меняться ни на миг.

Она наконец-то улыбнулась. Улыбнулась как-то слабо, словно пыталась выдавить это счастье, запутавшееся где-то в груди, из себя, будто бы надеялась на то, что у неё ещё есть какой-нибудь шанс всё исправить.

Она стояла в пепле, но не заметила этого. Мелкие пылинки разлетались по всему тронному залу, рассветное солнце даже не пыталось прорваться сквозь густые туманы у стёкол, рычали Твари Туманные.

— Каена, — протянул Роларэн, делая шаг навстречу. — Не разочарована ли ты, моя дорогая? Или, может быть, тебе мешают твои бессмысленные слуги? Неужели ты не чувствуешь, как мало дают они тебе силы? Как слабо в тебе нынче играет моя кровь?

Она содрогнулась и подняла голову.

— Ты воскресила моё имя, — отметил Роларэн. — Что ж, вероятно, ты должна была осознавать, что теперь во мне нет раскола.

— Я рада это слышать, — выдохнула Каена. — Но ты привёз мне замечательный подарок, за него можно простить любую грубость.

— Я не нуждаюсь в прощении.

В его тоне не было раздражения. Он отвечал до того сосредоточенно и равнодушно, что Шэрра чувствовала, как перехватывает дыхание.

Он был единственным, кто когда-либо сопротивлялся королеве. Единственным, кто что прилюдно, что наедине с нею мог заставить себя отступить не от страха, а просто по собственному желанию. Отойти от неё, отпрянуть в сторону, больше не позволить холоду, спокойствию, дикому равнодушию происходящего разрушить всё, что было…

Он мог позволить себе сражаться с нею. Она пыталась его поломать — а сама только убирала границы между двумя линиями личности.

Она сама виновата в своей смерти.

Вечные не предают.

— Сначала я должна казнить её, Роларэн. А тогда, может быть, и подумаю о том, чтобы простить тебе прежнее предательство, — прошептала она.

— Я Вечный, — покачал головой Рэн. — Но тебе этого не понять. Впрочем, Ваше Величество, — он повернулся к слугам, — что значат они?

— То же, что и эта дохлая кошка.

— Равенна?

Ни капли беспокойства в голосе. Ни единой нотки сожаления. Никакого содрогания при виде растерзанного трупа, прикрытого прежде иллюзией. Или, может быть, иллюзия была именно сейчас?

Растерзанный зверь, совершенно безобидный, такой бесконечно преданный… Он сам когда-то спас Равенну, ещё котёнком.

Он когда-то надеялся, что хотя бы маленький друг, пушистый и мягкий, даже если с клыками и смертельными наклонностями, может разделить одиночество. Она была одинока — Тварь Туманная, юная не-Вечная, которая родилась у мужчины, что умел бороться за своё.

Она однажды сделала глоток его крови. Она однажды вернула себе осколки бессмертия.

Сто двадцать лет правила Каена Первая. Сто двадцать лет — и даже больше, — его Вечная кровь билась в её жилах, не позволяя умереть.

Последний сын Златого Леса.

Роларэн смотрел на смертных с нескрываемым презрением. Каена играла. Играла в свою дикую, жуткую игру, разгадать правила которой было слишком трудно — или слишком просто.

— А если я прикажу вновь схватить тебя? Вновь отрубить тебе эти острые уши? Схватите!

Роларэн обернулся. Эльфы ринулись вперёд — всего несколько, тоже из стражи, явственно осознающие, что королева не позволит им отказаться от приказа.

Он не пошевелился. Первый, казалось, упал сам — схватился за сердце, обмяк, рухнул на пол. Второй — застыл, медленно превращаясь в стеклянное изваяние.

Остальные попятились — но Роларэн лишь равнодушно переводил взгляд на следующего, раз за разом выдыхая вместе с воздухом и волшебство.

Каена рассмеялась. Звонко, довольственно, и её зелёные глаза сверкнули, словно подмечая невообразимую радость.

Она толкнула стеклянную статую, и та разлетелась в дребезги — и только тогда повернулась к Роларэну. Тот стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на королеву, словно на безумицу, без осуждения, но с некоторой жалостью. Или, может быть, как на не наигравшегося доселе ребёнка, что вдруг ощутил, как быстро ускользает детство, и решил удержать его всеми силами?