Альма Либрем - Каена

— Надеюсь, приготовить ты сможешь его сам? — хмыкнул он со смехом Мастера, а не бессмертного эльфа, а после швырнул выкованную из магии боевую палицу Шэрре.

Тони почувствовал, как его стрелой пронзило разочарование. Она — девушка, и какое право имел Роларэн нападать на столь хрупкое существо? Почему не сражался с Громадиной — боялся?

Он не видел прежде эльфийского боя, но почувствовал, как его пронзил ужас, когда Роларэн перехватил покрепче, сняв, впрочем, перчатки, настоящую, пропитанную таинственным ядом, который оставил тогда такое страшное клеймо на коже Миро.

Тони вскрикнул от ужаса, когда Роларэн нанёс свои первые удары. И Шэрра защищалась так неуверенно, так испуганно, что даже пропустила один из выпадов — палка только на несколько миллиметров не дошла до её кожи, буквально на волос даже, но — всё же, не ранила.

Теперь она сражалась уже яростнее. Тони с восторгом наблюдал за тем, как она сначала медленно, потом уже быстрее, быстрее, быстрее отражала бесконечные удары.

Он знал, что должен был освежевать этого кроля и хоть что-то приготовить, но забыл о еде.

Шэрра перемещалась совсем не так быстро, как Роларэн. Мастер — всё ещё Мастер, — щадил её, не позволял умереть от жестокого удара, но она всё равно должна была беречься, не могла с уверенностью ответить, что он ни за что не причинит ей вреда. И Тони знал, насколько это было опасно.

У него самого дрожали руки. Он принялся работать с несчастным кроликом, но вместо того, чтобы сделать что-то толковое, только сильно порезал палец, а теперь с каким-то отупением наблюдал за битвой.

Кровь стекала на прекрасную белую шкурку кроля. Или, может быть, он не смог отличить от него обыкновенного зайца-беляка?

Тони стало гадко от самого себя. Шэрра превращалась в размытое пятно перед глазами — и вдруг рухнула с тихим вскриком.

По её руке скользнуло ядовитой палкой.

Тони зажмурился. Он не хотел на это смотреть. Он боялся её хоронить. Он схватил зайца за белые уши помчался прочь, всё дальше и дальше, лишь бы только ничего не видеть, не наблюдать за погребением. Громадине хотелось верить в то, что Рэн похоронит девушку с честью. Она ведь и ему была дорога.

…Перед глазами у Шэрры мир шёл пятнами. Она слышала тяжёлое дыхание, слышала, как сотрясалась земля — убегал Тони. Он вернётся. Он вернётся бесцельно, всё с тем же мечом за плечами, будто бы неприкаянное животное, будто собака, которую хозяин бьёт, она всё приходит и приходит.

Руку невыносимо жгло. Но она всё ещё была жива, если чувствовала эту боль. Если пришла в себя.

Человек бы первым делом спросил, попал ли он в подземелья, где его будут мучить целую вечность, или, может быть, вознёсся на небеса, чтобы оттуда наблюдать за миром и позволять бесконечному счастью одолевать его. Но Шэрра не была человеком, она — эльфийка, а эльфы знают, что после смерти уже ничего не бывает. Потому, раз уж она проснулась, она всё ещё дышала, всё ещё имела шанс пережить и ту встречу с Каеной.

Роларэн сидел рядом. Она лежала не на холодной траве, а на его разостланном по земле плаще, и мягкий мех, пушистый даже, вдруг напомнил о Твари Туманной. Равенна больше напоминала кошку. Бедная, прелестная Тварь, и Каена, её вечная мучительница…

Не вечная. Грех именовать Вечным то, что просто оным притворяется.

— Всего тридцать пять минут, — отметил Роларэн, глядя на неё.

— Тридцать пять минут?

— Ты была без сознания. Я однажды испытывал на ещё одном бежавшем эльфе, тоже с магией — правда, это было много лет назад, и палица у меня была другая, но в Каене яда откровенно больше, чем в той.

— И как? Сколько времени ушло у него? Или он умер? — Шэрра попыталась привстать, но к горлу подкатилась тошнота.

— Примерно три часа.

— А у тебя?

Она предчувствовала, что палица Каены была для него первой в таком понятии — мучительно-пыточном. Не задать этот вопрос не могла хотя бы по той причине, что он сам подталкивал её к нему.

— Я не терял сознание, разве что на какой-то миг, — отметил Рэн, — но я был привычен к боли и ожидал удара. Потому, то, что ты так быстро пришла в себя, само по себе геройство. Я был уверен только в том, что ты не умрёшь — эльфы сильны пред собственным оружием в человеческом мире.

В человеческом мире, словно возмездие за всё то, что люди сделали с ними прежде, все эльфы бессмертны. Это Шэрра знала. Свежо предание — его передавали из уст в уста и в её селении, и всюду, по всему Златому Лесу, чтобы внушить хотя бы какой-то элемент надежды в тяжёлые жизни несчастных, страдающих доселе эльфов.

— Пускай, — наконец-то промолвила она таким тоном, будто бы всё это не имело значения, — я бы и не выжила, ты бы всё равно пришёл к Каене. Верно?

Он не ответил. Коснулся шеи, и только сейчас Шэрра заметила какой-то маленький кулон — наверное, в нём хранилось то самое зерно. По крайней мере, Рэн прежде прятал его за иллюзией, а теперь позволил смирно свисать на шее — и когда она протянула руку, не дёрнулся, а позволил прикоснуться.

— Это она? — спросила девушка. — Твоя дочка?

Он промолчал. Её касания были ещё совсем слабыми, да и поднять руку оказалось не в пример труднее, чем прежде. Она посмотрела на левую, раненную, попыталась пошевелить пальцами — получалось. На запястье оказался тонкий, похожий на полосу шрам, словно у людей, что по неосторожности ранили себя сами, работая где-то на поле. Кривоватый немного — словно палица изогнулась в пространстве.

Рэн дотянулся до её раненной руки и задумчиво пробежался пальцами по шраму. Шэрра почувствовала дикое жжение от одного только касания, будто бы он ножом ковырялся в уже унявшихся ранениях, но не зашипела и не позволила себе возражать исключительно потому, что прикосновения его казались ни капельки не страшными пред ликом всего остального — даже одного только одиночества с этой жуткой раной на запястье.

Роларэн склонился к ней, и пальцы второй его руки скользнули по мягкому, почти иллюзорному меху. Шэрра до сих пор не научилась отличать его правду от его же магии — может быть, слишком уж мастерски Рэн с ними справлялся, — но насчёт натуральности этого меха имела громадные сомнения.

Возможно, и плаща не существовало, но зато он её согревал, влияя как-то на мысли, заставляя их перевернуться. Сотканный из магии, он не был материальным без неё, но и тем, что люди считали иллюзией, не являлся.

Эльфы сами воспринимали иллюзию как что-то несуществующее только тогда, когда знали о том, на что она была наложена. Иначе сквозь неё не пройти, не прорваться — даже самые великие маги не смогли бы просто так, без уверенности, разорвать вокруг наложенные маски.

Может быть, и Граница была маской, а они этого до конца и не понимали. Может быть, Роларэн именно потому прежде так легко пересекал её, а сейчас не желал, но тоже мог.