Юлия Рудышина - Кащеева наука

– Пустите переночевать, хозяйка! – Иван попытался улыбнуться, чтоб не слишком своей пастью звериной светить, но, видать, сложно это, ибо старуха отпрянула, девку едва ль не насильно затолкав в дом, да дверью громыхнула, так что и мох с нее осыпался.

– Молчал бы ты, Ваня, – пробормотала куколка, – с такой рожей нас отовсюду погонют.

– Я, что ль, виноват… – начал было царевич, как двери снова распахнулись, и девка бросила на траву подкову железную.

– Коли не чудище – коснись-ка! – голос у нее звонкий оказался, сама ладная, статная. Коса толстая, губы красные, словно спелая земляника. Только вот странность – не слышу никакого запаха от нее. И лицо слишком бледное, словно у мертвяка.

– Тоже мне задачка! – Иван быстро поднял подковку, мне протянул, чтобы и я подтвердила, что не задымлюсь, прикоснувшись к железу, хотя все едино – странные хозяева у хаты лесной. Не вся ж нечисть боится железа, есть такие, кому осина да соль с чесноком беда-бедой, а кто-то от полыни верещит да плюется, как вот русалки аль омутницы с озерницами. Но коль только выходцев из Нави боятся в этой хате – то их дело.

Главное, чтоб сами чисты были – так не заставишь же соль есть али полынью хлестать не будешь? Но решила я быть повнимательнее, и пока в хату заходили, незаметно ото всех, кроме куколки, съела несколько семян травы одной чародейской, которая сон гонит.

Гоня озабоченно нахмурилась, мол, отдыхать всем надобно. Я и знала, что она посторожить может, но все ж не внушали мне доверия бабка с девкой эти, словно чуяло сердце беду да зло, что в землянке притаились. Казалось, в углах сруба, в землю вросшего, тени прячутся опасные – зазеваешься, схватят, уволокут в подпол, а оттуда прямиком в пекло, в огонь проклятый.

Огонь трещал в очаге посредине избы, была она черной, древняя постройка, когда дым выходил через дверь, и сейчас девка оставила ее приоткрытой, чтобы меньше чада было. Две лежанки с медвежьими шкурами, лавка и стол в дальнем углу, травы сушеные, пучками по-над головой развешанные, на окошках – яблоки, хотя дивно то, откуда в лесу взялись, сколь шли, плодовых деревьев не видали.

Нахмурилась и я вслед за Гоней, глядя, как Иван беззаботно располагается на лавке – от выхода далековато.

– Вы как в лесу нашем нонче оказались? – спросила старуха.

А мне захотелось ответить едко – так же, мол, как и вы. Но промолчала. Негоже гостю на хозяев голос повышать, какие б те хозяева ни были. Надеялась я, что закон гостеприимства удержит всю тьму, что ощущалась в доме этих лесунок. Не были они людьми, чуяла я то нутром, хоть и доказать не могла – выглядели совершенно они по-человечески. Тут скорее к нашему Ивану можно претензии выставлять – рога торчат, шерсть на руках густая, глаза дикие, едко-зеленые, а клыки и когти и вовсе что у волка.

И лишь оказавшись внутри избы, я поняла, что свет и правда не от бликов заката был. За цветастой занавеской еще лежанка угадывалась, старуха туда сразу и отправилась, бормоча что-то про человечий дух.

– Не обращайте на нее внимания, бабушка у меня после стольких лет в этом лесу боится пускать гостей в избу, – тихо сказала девка, перекидывая косу за плечо, чтобы та в котелок не нырнула. – Меня Яськой зовут, я всю жизнь тут прожила, в Приграничье, научилась видеть, кто злой, кто нет, а кто и вовсе неживой. У тебя хоть рога и клыки растут, а все ж человек ты. Почти человек. И добрый. Впрочем, некоторые люди будут похуже дикого зверья…

Это она уже Ивану говорила. А глазки так потупила, покраснела как маков цвет, насыпая в плошку варева своего.

Есть мне перехотелось тут же, как поняла я, что царевича моего соблазнять пытаются. Вот же кикимора! Лесунка проклятая… Во мне злость закипела, как я увидела, что Иван на девку эту смотрит ласково, как… как на меня всегда смотрел.

Что за мара?

– Меня Иваном звать, я царский сын, ты не гляди на уродство мое – чары то злые. – Иван поближе к хозяйке придвинулся.

Я резко встала и за дверь выскользнула, но моего исчезновения, кажется, никто не заметил. Если она, девка эта, такая мудрая, что ж осиной и чесноком, полынью не проверила? Может, сама того боится? И молнией мысль мелькнула – как бы не попали мы в гнездо нечистиков каких, больно резво под чары Иван попал, да и не выживут люди в лесу этом диком, проклятом. Тут же пара верст – и Калинов мост да река Смородина, за которой расстилаются моровые болота. Жаль, засветло не добрались.

В лесу стремительно темнело, ухали совы, и мрак казался густым, как кисель. Жутко. Из такой тьмы кто угодно вылезет, и не почуешь – ни листочек не шелохнется, ни веточка не хрустнет.

– Не сиди здесь, – из полумрака дома вынырнула Яська, и глаза ее будто алым отсвечивали – небось закат виноват, еще горит пожарище над елями.

– Нечистики бродят? – усмехнулась я. Вовнутрь идти не хотелось, понимала, что сейчас или Ивана поленом огрею, или девку эту, больно ушлую.

– Не нужен мне твой дружок, – вдруг сказала хозяйка, взяв меня за руку – кожу холодом обожгло, словно я в морозный день до железа дотронулась.

– А что тебе нужно? – Я руку отдернула, лицом к Яське повернувшись.

– Защита. – Она взгляд отвела. – Айда в избу, расскажу…

Я поплелась следом, понимая, что все едино на пороге всю ночь не усижу, никто не знает, что за мары бродят окрест. Зашла, села на лавку рядом с Иваном, решив ни за что не оставлять его наедине с хозяйкой лесной, пожалев уже, что только что выходила – кто знает, что за морок на него наслать успели? Вон какой сидит осоловевший…

– Погодь-ко, возьми поешь. – Мне в руки сунули миску деревянную, и я сделала вид, что хлебаю, а сама исподлобья на Яську уставилась. Не нравились мне ее глаза – как спелые вишни они стали. А ведь поначалу другого колеру были…

– Так что у вас сталось? Чего боитесь? – Я незаметно немного варева отлила под лавку, когда хозяйка отвернулась, чтоб в огонь подбросить веточек можжевеловых. Сразу запах горький понесся по избе, и словно бы уютнее стало.

– Сестренка моя, – Яська посмурнела, глаза еще темнее стали, – ее в прошлую луну утащил упырь, теперь и она… кровопивец. А бабка совсем обезумела, все рвется искать Милу, не слышит моих доводов. Вот боюсь, что явится упырица под видом сестренки и бабуля ее на порог-то и пустит… Вот тогда никому не уйти.

– А что ж вы не уходите к людям? – Я прищурилась с недоверием. – Зачем живете в Приграничном к Нави лесу?

– Некуда нам идти… – тихо ответила Яська, и рука ее дрогнула, словно бы она обо что-то ударилась. – Отец пока жив был, мы с ним на краю деревеньки жили, а как ушел и сгинул… прогнали нас. Думают, бабуля моя ведьма. А она так, травы собирает, лечить спроможна. Ну разве ж людям то докажешь?

И столько горечи в голосе Яськином было, что я устыдилась своего недоверия – к тому ж кому, как не мне, знать, к чему приводит дурная слава? Ежели бы не добралась я в Василисину школу да не приняла бы она меня… что было бы тогда? Долго ли довелось бы мне среди людей жить? Или, как бабку Яськину, прогнали бы в Приграничные леса?